Путина рисуют серыми тонами
14 Октября 2004

• Версия для печати

Оксана Гаман - Голутвина АПН

Адекватная оценка любых преобразований невозможна без содержательной характеристики тех целей, для реализации которых задумывались реформы. С моей точки зрения, политическая система не является самоцелью — она всегда есть инструмент власти. Политический режим, выстроенный в формате «вертикали власти» естественно на порядок более эффективен, нежели знаменитая система «сдержек и противовесов» при Ельцине.

Поэтому содержательная оценка инициатив власти, который предложены обществу, предполагает характеристику тех целей, которые она преследует. Публично заявлена цель — борьба с терроризмом. Однако закономерны вопросы относительно некоторых нестыковок заявленных целей и предложенных мер. Есть такое ощущение, что цепь трагических событий конца лета — начала сентября послужила скорее поводом обнародования тех мер, которые были задуманы несколько ранее. И, по большому счету, в обществе остается вопрос относительно содержания реальных преследуемых целей.

Этот важный вопрос появился не вчера и не сегодня. Еще в ходе президентской избирательной кампании политические психологи определили, что одним из факторов снижения популярности президента является неясность для широких массовых групп тех целей, которые ставит президент. В качестве индикаторов тут могут служить такие исследования, в которых образ действующего политика сопоставляется с литературными героями или определенным цветом. Политические психологи зафиксировали, что происходит нарастание ассоциации образа Путина с серыми тонами. То есть с тем цветом, который всегда свидетельствует о неопределенности или о непонимании населением политики того или иного государственного деятеля. Вторая цепь ассоциаций, нарастание которой отмечается преимущественно в столице, — это нарастание сравнений с мелким животным. Впрочем, после выдвижения последних по времени инициатив ассоциация с грызунами, скорее всего, отпадет, а вот серый цвет может остаться.

С моей точки зрения, обнародованная инициатива является абсолютно логичным продолжением той эволюции политической системы, которую мы наглядно видели в ходе избирательного цикла 2003-2004 года. Что показала прошедшая избирательная компания? Во-первых, все большую условность принципа разделения властей и на федеральном, а сегодня, очевидно, что и на региональном уровнях. Во-вторых, парламент — федеральный, а теперь и региональный — во все возрастающей степени утрачивает роль инструмента социального представительства. В стране, которая напоминает по своей социальной структуре двугорбого верблюда (где «средний класс» зажат между двумя полюсами богатства и бедности, что определяет слабость идеологии центризма в России) мы получили тотально псевдоцентристский парламент.

Следующее обстоятельство, которое высветил избирательный цикл 2003-2004 года, — главным условием электорального успеха становится административный ресурс. В ходе выборов, там, где соперничали административные ресурсы и финансы, в частности в одномандатных округах, однозначно побеждали административные ресурсы.

И, наконец, есть еще один серьезный индикатор — роль политических партий на федеральном и региональном уровне. Представляется обоснованным мнение экспертов, которые констатируют кризис сложившейся партийно-политической системы. Признаков кризиса много, но, в частности, можно говорить о провале идеологических партий, как левых, так и правых. Во всяком случае, стартовавшая с наивысшим рейтингом КПРФ потерпела серьезное поражение. С полным основанием, рассчитывавшие на преодоление 5%-го барьера партии СПС и «Яблоко» потерпели еще более сокрушительное поражение и остались вообще вне стен парламента. А наскоро сбитый виртуальный блок «Родина» добился оглушительного успеха.

Оказалось, что неразвитость организационной и региональной инфраструктуры, узость членской базы и партийного актива, которые традиционно считались признаками слабости партий, напротив, являются электоральными преимуществами в нашей ситуации. Кризис, который мы воочию увидели в ходе избирательного цикла, является вполне закономерным. Процессы партийно-политического структурирования в нашей стране вызывают в памяти старый анекдот: сколько партий ни создавай, все равно получается КПСС. Или как говорили в советское время — в СССР может быть сколько угодно партий, при том, что одна у власти, а остальные — в тюрьме.

Но следует отметить, что тезис о существовании однопартийной системы в СССР при всей его справедливости, был достаточно условен. При том, что многопартийной системы действительно не было, мы имели то, что можно назвать многоподъездностью. Что я имею в виду? Я имею в виду, что отдел организационно-партийной работы и международные отделы ЦК КПСС не только располагались в различных подъездах в здании на Старой площади, в здании ЦК КПСС, но и противостояли друг другу с такой яростью, что меркнет вся классовая и межпартийная борьба в западных демократиях.

В эпоху перестройки многоподъездность расцвела в рамках одного подъезда. Я хорошо помню, как на 4-м этаже первого подъезда почти рядом располагались кабинеты Егора Лигачева и Яковлева, которые соответственно возглавляли разные подотделы одного идеологического отдела ЦК КПСС. С подобной моделью мы сегодня имеем дело. То есть, мы имеем дело с конкуренцией различных крыльев президентской администрации, когда одно поддерживает «Единую Россию», другое — «Народную партию», а все вместе поддерживают блок «Родина». По этой же модели сегодня строятся губернаторские выборы, где разные кандидаты представляли собой не конкурентные идеологии или партии, а разные крылья или разные «башни» федеральной исполнительной власти. Вспомним выборы в Калмыкии или выборы в Башкортостане, да и во многих других регионах.

Сегодня политические партии, особенно в регионах, обретают статус финансового оператора на политическом рынке. Объясню, что я имею в виду. У меня возникает аналогия с той функцией и ролью, которые выполняли в 1990-е гг. такие одиозные организации, как Союз ветеранов Афганистана или какое-нибудь Общество глухих. Эти организации, обладавщие налоговыми льготами, прокачали через себя за очень короткие сроки большой финансовый ресурс. Все мы хорошо знаем, чем завершилась история Общества инвалидов Афганистана. Я упоминаю об этой полукримальной странице российского бизнеса не случайно. За определенный, очень немалый процент, эти общественные организации выполняли тогда функции финансовых операторов на экономическом поле, точно так же, как нынешние партии — на политическом. Не хотелось бы, чтобы трагические события в Иркутске стали прологом будущих трагедий политических партий.

Проблема в том, что партии не выполняют функцию социального лифта в России — это совершенно очевидно, не для этого все партии создавались. Они выполняют функцию инструмента достижения электорального успеха. И на федеральном уровне очевидна эта тенденция, когда вывеска меняется, а лица все те же: партаппарат плавно перетек из НДР в «Единство», потом в «Единую Россию». Лица все те же, и они нам всем хорошо известны.

Теперь о том, как скажутся предлагаемые В.В. Путиным меры на соотношении полномочий центра и регионов. Сегодня мы сталкиваемся с новым форматом «разделения труда» между центром и регионами по принципу — центр строг, но справедлив. Справедлив к себе и строг к регионам. Формат разделения труда заключается в том, что социальная ответственность все больше делегируется в регионы, а финансовые потоки во все возрастающей степени концентрируются в Москве. Эта тенденция получила новое подтверждение, в том числе в связи с законом о монетизации льгот. И такое перераспределение, когда деньги идут в центр, а в регионам делегируется социальная нагрузка и при этом степень ответственности центра не возрастает, конечно, стимулирует усиление социальной напряженности в регионах.

Хотя, если посмотришь в новостных выпусках первого канала комментарии губернаторов по поводу их грядущего назначения, то возникает такое ощущение, что идеологический отдел агитации и пропаганды ЦК КПСС просто отдыхает. Но не следует обольщаться качеством этой поддержки, ибо наиболее точно ситуацию в отношении региональных элит и центра выражает формула Салтыкова-Щедрина: стоят на коленях, но по глазам видно, что бунтуют. Поэтому качество этой поддержки таково, что при любом серьезном кризисе в центре эта поддержка может рассыпаться.

Еще один процесс, о котором, мне кажется, стоит говорить в связи с выдвинутыми инициативами — это нарастание иллюзорности федеративных отношений. Я бы сказала так, что Российская Федерация — это федерация иллюзорных субъектов. Что это означает? Во-первых, совершенно очевидна иллюзорность субъектности региональных элит. Региональные элиты тешили себя, а некоторые московские наши коллеги тешили их, тезисом, что губернатор и вообще региональные элиты являются значимым субъектом федеральной оси власти. Было понятно, начиная с 1999 года, что это не так. Региональная вольность до 90-х годов была возможна благодаря либо попустительству центра, либо тому, что сам центр стимулировал эту региональную вольность. В силу целого ряда обстоятельств Борис Ельцин нуждался в поддержке региональных элит — это был негласный консенсус между центром и регионами.

Хотя плюрализм в регионах точно также как и в центре существовал в формате террариума единомышленников, тем не менее, даже такой плюрализм лучше, нежели безмятежная монополия. Согласно шумпетеровскому определению демократии, которое доминирует в современной политической науке, демократия есть не что иное, как конкуренция различных элитных групп за голоса избирателей, когда эгоизм одних групп уравновешивается другим. И в условиях этой конкуренции общество получает шанс, как минимум на то, чтобы быть услышанным. Поэтому тенденция нарастания монополий вряд ли может быть позитивной.

Теперь несколько слов о назначении губернаторов. Эксперты в области политической регионалистики неоднократно обсуждали ситуацию: сегодня те губернаторы, которые были избраны с подачи центра, демонстрируют не очень высокую эффективность. Обычно упоминается Борис Владимирович Громов как единственный пример действительно успешного губернатора. Остальные, особенно такие люди, как скажем, адмирал Егоров или генерал Кулаков, в общем, не очень порадовали население и направившую их Москву своими успехами.

Когда я знакомлюсь с аргументацией тезиса о необходимости отмены губернаторских выборов, возникает аналогия с аргументацией, которой укрепляют необходимость продления моратория на смертную казнь. Нам говорят о том, что мораторий нужен, потому что при вынесении смертных приговоров случаются ошибки и часто страдают невинные люди. Но, может быть, лучше все-таки бороться за улучшение качества судебной системы, а не отменять, под предлогом отдельных ошибок, весь институт смертной казни. Тем более, как мне кажется, в обществе, переживающем тотальный кризис, такой сдерживающий институт просто необходим.

Одной из характеристик нынешнего политического процесса в России в целом является кризис политического лидерства. Эта тенденция наиболее очевидна на федеральном уровне, но и в некоторых регионах поляна вытоптана просто на десятилетия вперед. Мне кажется, что система назначения усиливает этот неестественный процесс выдавливания лидеров в тень. Конечно же, назначенный губернатор - это, в большей степени, администратор. Вообще, региональные начальники, в принципе, остались вне политики. Политика уходит из регионов, это очевидно.

Есть еще один момент, на который я хотела бы обратить внимание. Последний вопрос, заданный АПН, заключается в том, что мы видим и чего не видим из Москвы при исследования региональной коммуникации. Мне кажется, что в Москве очень хорошо отслеживают динамику внутриэлитных раскладов: соотношение сил, взаимоотношение бизнеса с региональной властью и т.п. В Москве, на мой взгляд, лучше всего владеют информацией в формате досье с компроматом.

Возникает вопрос: чего не очень видно из Москвы? В этом смысле есть хороший анекдот времен сталинского «великого перелома»: раньше были популярны квартиры с видом на Кремль, а теперь те, которые из Кремля не видны. Так вот, в развитие этого тезиса можно сказать совершенно точно, из Москвы не хотят видеть процессы на уровне массовых социальных процессов. Эти процессы так или иначе выходили на поверхность в ходе выборов, которые во многом выполняли функцию качественного социологического исследования. В Москве тоже знали, как реально голосовала та или иная область. Словом, знали те данные, которые не публикуются в печати. Сегодня в этом дорогостоящем социальном опросе необходимость отпадает.

Кроме того, выборы выполняли важную функцию «выпуска пара» или профилактики социального протеста. Теперь, с отменой выборов останутся некоторые мерцающие каналы давления на власть. Условно говоря, волнения в Калмыкии симпоматичны не в качестве самого по себе факта волнения, а с точки зрения внутренних пружин этих событий. Во всяком случае, неэффективность легитимных каналов выхода напряженности может привести к актуализации крайних форм, известных по временам правления Б. Ельцина. Это негативная тенденция, потому что штыки хороши всем, кроме одного: на них неудобно сидеть.

В условиях ухудшения социально-экономической ситуации, (она для большинства населения, особенно в регионах, будет ухудшаться) этот протест будет направлен против Центра, назначившего главу региона. В этой ситуации шанс на политическое продвижение получит даже не КПРФ, а нацболы. Иначе говоря, на смену «Яблокам» могут прийти «лимоны». Поскольку в спокойной ситуации они просто не имеют шанса, а вот в такой ситуации — смело, товарищи, в ногу!…

Кроме того, я хотела бы обратить внимание на то, что постоянное нарастание криминальной ситуации не следует рассматривать как некоторое отдельное негативное явление. Это симптом глубокого, на уровне социальной ткани, разложения. Это проявление глубинной дисфункции, социальной, экономической, психологической, физической — какой угодно. И нарастание криминальных форм и сама технология всеобщего криминального поведения и образа мышления (например, депутаты оперируют криминальной лексикой) говорит только об одном. В современной России технология поведения и мышления криминальна не в традиционном смысле «украсть у соседа кошелек», а в смысле отклоняющейся модели поведения на глубоко укоренном уровне элементарных жизненных практик.