Сергей Доренко о Бадри Патаркацишвили
13 Февраля 2008

• Версия для печати

Позвонил Борису, спросил, правда ли?- пишет Сергей Доренко на своем блоге

Он говорить совсем не может - трудно ему. Но подтвердил, что да, что нет теперь Бадри.

Странно и неправдоподобно.

Потом ещё говорил с приятелем, приятель вёл какие-то дела с Бадри, и они говорили по телефону вчера в 7 вечера по Лондону. Бадри в том разговоре был очень энергичен, много шутил и звучал прекрасно.

А умер-то в 11 вечера по Лондону.

А я провёл с Бадри две недели почти - с 14 по 26 декабря. Видел по нескольку часов в день его - с утра до вечера. Очень сильный человек. Очень энергичный. Ни разу не помню его жалоб на усталость, не помню недомоганий, таблеток, визитов к врачу.

Он, собственно, баллотировался на пост президента Грузии, так что работы было много, очень много. Ну, он справлялся. Лучше меня справлялся с нагрузками, потому что я-то недосыпа не терплю вовсе.

Ему 52 было. В конце октября было бы 53.

Все меня про него спрашивают, а я не знаю, что сказать, кроме вот этого, вышеизложенного. Он - друг Березовского. Больше, чем друг. Больше, чем брат. Он очень дружил с Костей Эрнстом. И Костя, конечно, мог бы много рассказать о своём друге.

Под его началом работал Луговой всё время. Луговой может повспоминать многое, я думаю. Лугового я всегда встречал в приёмной Бадри. А Костю Эрнста видел обычно в кабинете Патаркацишвили. Впрочем, ведь я очень редко проходил через эту приёмную в этот кабинет. Бадри руководил на 1-м канале деньгами, а я был в новостях. Мы - особая каста, элита, соль от соли земли - новостники. Нам деньги не нужны, нам на деньги плевать - в том смысле, что мы денег не считаем и считать не намерены, а кто их добывает, откуда их берут - нам наплевать. Ну, Бадри деньги добывал как-то, а мы и не унижались до расспросов, трудно ли ему, легко ли...

Так что вот Костю бы расспросить. И Лугового бы расспросить.

А я, ну что я могу вспомнить?

Он старался быть очень солидным. Подражал Сталину чуть-чуть? В повадке, в речи...

Однажды, на дне рождения Березовского в 1997 году Бадри подошёл ко мне и похлопал по плечу со словами "Молодец, какой молодец!". Потом он сделал движение рукой, которое я истолковал как попытку похлопать поощрительно по шее. Не знаю точно, потому что вывернулся, увернулся и ушёл.

Шёл через зал.

Шёл через вестибюль.

Шёл по лестнице дома приёмов Логоваза.

Вышел на улицу и ринулся к своему Паджеро.

И сел за руль.

Но двери закрыть не смог - всё это время за мной шёл Борис. И он держал дверь Паджеро и просил: "Не уходи, это же мой день рождения, прости его, он такой, у него такие привычки, он грузин. У них в Грузии люди могут касаться друг друга, это не считается оскорблением." Я отвечал сердито и нецензурно, в том числе, не поощрительно отзывался о кавказских привычках стоять в 20 сантиметрах друг от друга и орать друг другу прямо в рот, хлопать по плечу и так далее. Борис сказал, что очень просит принять Бадри таким как он есть, потому что Бадри - его друг, единственный НАСТОЯЩИЙ друг. Борис стоял 23 января на морозной московской улице в белой рубахе, без пиджака. В какой-то момент, высказав всё, я обратил его внимание на то, что он мёрзнет схватившись за дверцу Паджеро. Он признал нелепость сцены - охрана метрах в пяти, на трамвайных путях, я в машине, он у дверцы. Ну, это было глуповато. День рождения всё-таки. И я вернулся.

Потом ещё в ноябре 1998 года Бадри решил в какой-то момент, что ОРТ может прекратить существование в любой момент. И Бадри сделал приём-банкет в доме приёмов Логоваза.

Был Шабдурасулов, Познер, Якубович, Любимов. Человек десять всего было, включая Березовского. Подавали молочных поросят из какого-то грузинского ресторана. Бадри сказал, что мы хорошо поработали, что больше, может, и не поработаем, если кредита не будет. Протом ещё был дежурный чей-то тост. Потом я встал и испортил вечер. Я сказал, что у меня в подчинении 500 человек - Служба новостей. Что людям с августа не платят зарплаты. Что люди потеряли сбережения в Столичном банке у Смоленского. Что мои сотрудники приходят на работу с пластиковыми пакетиками, в которых варёная гречневая каша - они не могут позволить себе есть в столовой, там слишком дорого. И что этот банкет я считаю безнравственным паскудством - тут поросята молочные и сытые рожи. И я не могу оставаться в этом обществе. И ушёл. Ну, никто меня не догонял в тот раз. Тем более, что моё увольнение было обменяно на кредит в 100 миллионов по команде Примуса. И слава богу. Очень правильно и красиво звучали потом слова: "Ведь ты же хочешь, чтобы твои сотрудники получили зарплату? Тогда уйди и не мешай, таково условие Примуса".

Мы потом только простили друг друга. Я и Бадри. Когда я стал расстригой, а он изгнанником. Мы потихоньку и с опаской, ежеминутно ожидая повода поссориться, стали общаться. И не нашли повода ссориться.

А теперь у нас никогда уже не будет повода поругаться.

Впрочем, вот же повод: эта его смерть внезапная и необъяснимая, это что за выходка с его стороны?

Я очень, очень сожалею. Мне горько думать, что наш Бадрик умер.

И мне страшно за Бориса - Литвиненко был ударом, а Бадри - удар в разы сильнее.

Вопрос: он сам или ему помогли. На этот вопрос хотелось бы получить ответ.