Владимир Рыжков: «Путин взял курс на агрессивное удержание статус-кво»
16 Февраля 2012

• Версия для печати

Владимир Рыжков рассказал «Новой» о нескольких сценариях развития событий после 4 марта и пригласил либералов к объединению в одну сильную партию

– Расскажите, пожалуйста, что происходит с восстановлением Республиканской партии (РПР)?

– В 2007-м – закрыли. В 2011-м я выиграл Европейский суд, в сентябре решение вступило в силу. В январе я выиграл Верховный суд. Верховный суд сказал, что то решение пятилетней давности отменено. Причем, сказал тот же самый судья, который нас и закрывал, господин Толчеев, чудесный малый. Я его пытался отвести: «Господин Толчеев! Вы нас закрывали, какое вы имеете моральное право нас открывать?». Он говорит: «Не волнуйтесь!». Дальше что происходит? Судья говорит Минюсту: «Вы можете в пятнадцатидневный срок обжаловать мое решение». Они и обжаловали! Рассмотрение назначено на 29 марта, что тоже забавно – уже выборы пройдут, и первый тур, и второй. Судья Толчеев – опытный человек. Он понимает, что в таких делах спешить негоже. Надо дождаться на всякий случай, как там первый тур, как там второй, как там мы все. И они ведь могут нас по новой закрыть. Вот придет Минюст и скажет: «Мы из архива достали данные нашей проверки 2007 года, так вот, товарищ судья, не было у них на тот момент нужной численности». Товарищ Толчеев скажет: «Вы извините, видите, не было!». Я опять побегу в Европейский суд, скажу: «Граждане, второй раз ограбили! Причем, те же самые люди. Тогда ограбили, вы сказали, что незаконно. Они опять ограбили, я опять иду к вам. Уж защитите!». Абсурдная совершенно ситуация.

– А если вдруг ваша Республиканская партия будет зарегистрирована, она будут существовать отдельно или в союзе с другими партиями?

– Отдельно? Ну, я ж не сумасшедший! Общая установка: нужна объединенная либеральная партия. Я лично считаю, что там должны быть ПАРНАС, «Яблоко», Кудрин, Прохоров, - все либералы.

В случае, если восстановят РПР, я предложу нашу платформу для объединения всех. Мы уже такие переговоры начали со всеми. Если не восстановят, новую сделаем. Но базовая вещь – должна быть единая либеральная партия. Мечта двадцати последних лет. А если будет сто карликовых партий, можно не тратить на это время. Если состоится такая единая либеральная партия, то она будет второй-третьей силой в стране по либеральной поддержке. Она будет сравнима с коммунистами. А партия власти, может, вообще аннигилируется, потому что у нее нет основы, и она скомпрометирована. Сильная либеральная партия будет одной из двух-трех правящих партий страны.

Движение «Декабристы 2.0»

- Имеют ли митинги самостоятельную ценность – помимо прагматической?

- Думаю, да, потому что, как показала история митингов, людей можно мобилизовывать на разные формы активности. Одна и та же группа в Фейсбуке «Мы были на Болотной. Придем еще» позволила мобилизовать людей на две самых массовых акции. Возникло некое сообщество, которое сегодня может вывести на митинг, завтра организовать автопробег, послезавтра, например, может кинуть лозунг «Белая масленица». И 100 тысяч людей придет на масленицу и блины поесть, и белые ленточки показать.

– Но это – организационный аспект.

- Это еще и содержательный аспект, потому что идет самоорганизация. А завтра мы, например, сможем потушить пожар в лесу. Если будет какая-нибудь общественно значимая задача, то, как мне кажется, это способ самоорганизации на любые гражданские цели. Например, дважды собраны деньги. В общей сложности было собрано, по-моему, миллионов семь рублей. Причем в первый раз вообще за четыре дня 4 миллиона собрали. Такого еще не было в истории России. Понятно, что было несколько бизнесменов. Но там тысячи жертвователей - и по сто рублей и по тысяче рублей. Разве это не имеет самостоятельной ценности? Вот еще один пример: на этой волне мы сейчас ведем запись в наблюдатели на 4 марта.

Это движение шире, чем просто организация митингов.

– А идеологическая ценность, мировоззренческая ценность?

– В этом движении, я его называю «Декабристы 2.0», некоторые называют «Белым движением 2.0», нет единой идеологической основы. Иначе оно не было бы таким широким. Важно понимать, что митинги - не оппозиционные. Это в том числе оппозиционные митинги. Оппозиция только часть этого движения. Процентов 30 – это политизированные участники, а процентов 70 – это неполитизированные участники, которые прямо себя не соотносят ни с одним из лагерей, ни с одной из организаций. Требования митингов ведь вообще не идеологизированы. Например, общедемократические требования. Это те требования, с которыми согласны все от националистов до либералов – расширение политического представительства. А дальше, если народу удастся добиться работающей демократии, естественно, все разойдутся по своим партийным квартирам, а вот эта масса, 70%, которая в политике принимать участия не хочет, они будут просто избирателями. Наименьшая поддержка, согласно социологии, у требования освобождения политзаключенных. Потому что среди этих политзаключенных есть и националисты, и либералы. И какая-то часть площади восприняла это требование как чуть-чуть идеологически окрашенное.

– Там, к сожалению, есть криминальный момент…

– Кому-то не нравится, что там есть националисты, кому-то не нравится, что там есть подозрение на криминал, кому-то не нравится, что там есть либералы, кому-то не нравятся Ходорковский с Лебедевым… Как только появляется хоть одно идеологизированное требование, оно сразу вносит раскол, и движение начинает расплываться.

- Как эволюционировала «повестка» митингов?

- Было четыре акции. Я был на всех четырех и выступал. Первая была 5 декабря на Чистых Прудах. Это был просто вопль раздражения. Потом массовые аресты, что еще сильнее разогрело протестные настроения в Москве. 10-го впервые появилась резолюция из пяти требований. Впервые они были сформулированы. Но 10-го – это был античуровский митинг. Между 10-м и 24-м состоялось выступление Путина, которое переключило вообще все, потому что «презервативы» и «бандерлоги» - это было личное оскорбление людям, которые выступали за честные выборы. Начиная с 24 декабря, два главных лозунга: «За честные выборы!» и «Ни одного голоса Путину!». Это и были лозунги 4 февраля. То есть стало ясно, что пока есть Путин невозможно добиться честных выборов.

И главным двигателем всего этого протеста является осознание того, что «За честные выборы» - требование широкой политической реформы. А Путин опубликовал статью, где вместо политической реформы предлагает, как я это формулирую: «усовершенствовать процесс подачи челобитных». «Я вам обещаю, - говорит Путин, - что теперь челобитную мне, царю, будет подать легче».

Поэтому, начавшись как протест против фальсификаций, движение в силу того, что власть ничего не хочет делать и менять, переросло в антисистемное движение. Антипутинское и антисистемное.

Сценарий эскалации

– Вас как политика не пугает такая гипертрофированная персонализация всего зла?

- То, что протест приобретает ярко выраженный персональный характер, это вещь естественная. Все авторитарные режимы персонифицированы, и все протесты против авторитарных режимов персонифицированы. Просто такова их природа. Это всегда режим кого-то: Пиночета, Франко, Сталина, Салазара.

А вот что меня пугает… В декабре происходят разговоры о переговорах, о «круглом столе», о том, что есть класс «рассерженных горожан», есть власть, которая должна сделать им шаг навстречу. И вот четыре встречи Кудрина с Путиным, и мы с Алексеем встречались неоднократно. Потом все это кончилось. А сейчас мы видим, что пошла эскалация с обеих сторон.

Пошла эскалация с нашей стороны, потому что – а что нам остается? Мы выводим на акции. Контакта нет. Реакции нет. Мы выходим еще раз. Контакта нет, реакции нет. Нас выходит больше. Мы выходим в мороз, мы вместо митинга делаем шествие…

А какая реакция с той стороны? Та же самая логика эскалации – еще больше антилиберализма, еще больше антиамериканизма, еще больше паранойи и ксенофобии. И зеркальные митинги, резолюции, где говорится об оранжевой чуме. То есть Путин взял курс не просто на удержание статус-кво, а взял курс на агрессивное удержание статус-кво.

Мы входим в абсолютный клинч. Люди вышли, они уже не вернутся. Даже если их силой разогнать, и они будут бояться выходить на несанкционированные акции, на кухнях они будут говорить и думать абсолютно то же самое: что Путин нелегитимен, что это преступный режим. Меня пугает, что мы входим в системный конфликт между гражданским обществом и режимом. И этот системный конфликт может окажется долгосрочным. И этот системный конфликт будет как торфяник горящий. Его можно потушить только одним способом – дав этим людям политическое представительство.

А вот что меня обнадеживает. Я нахожусь под большим влиянием доклада, Дмитриева-Белановского (см. интервью «Новой» Михаила Дмитриева в № 96 от 31 августа 2011 года, http://www.novayagazeta.ru/politics/48277.html): они говорят, что кардинальное отличие России начала этого десятилетия от 1990-х в том, что тогда массового среднего класса просто не было физически из-за бедности страны, из-за распада экономики. Сейчас он сформировался и вполне осознанно отвергает советскую модель. И вот самый большой резонанс, например, имело мое выступление у Гордона, когда Жириновский крикнул: «Долой самодержавие!», а я сказал: «И престолонаследие». Вот на этот лозунг - «Долой самодержавие и престолонаследие!» - мне пришло много писем. Это именно то, чего люди хотят. Поэтому, мне кажется, что вот протесты «Декабристы 2.0» - не только про персону Путина, хотя он, конечно, и основа режима, и лидер режима, и идеолог режима, и суть режима, – они о системе.

Как менялся четвертый пункт резолюции? Сейчас появилась «комплексная демократическая политическая реформа». Причем, это не просто редакционная правка, это совершенно осознанное положение. Раньше там было просто: «зарегистрировать оппозиционные партии и принять новый закон о выборах». А теперь речь идет о комплексной реформе. И это означает ограничение полномочий президента, ограничение сроков его пребывания у власти, расширение полномочий парламента, парламентский контроль, гарантии независимости судебной системы и СМИ – это уже не просто какой-то «загон для либералов», а мейнстрим всего протестного движения.

– Необходим ли переход гражданского протеста в политический? А если необходим, то когда? На нынешнем этапе? Позже?

– Наша задача - сохранить ту широкую коалицию политиков левых, правых, либералов и постоянным давлением принудить, побудить, убедить власть пойти на системную политическую реформу. После этого немедленно произойдет институционализация партий. Мы – либералы – сделаем свою партию, левые сделают свою партию, правые сделают свою партию. Но на этом этапе я просто не понимаю, как это можно институционализировать протест иначе, чем это есть сейчас.

– После президентских выборов ситуация не изменится? Они могут спровоцировать эту институционализацию?

– Я пока, честно говоря, смотрю в будущее с большим беспокойством. Объясню почему. Я уже говорил, что идет эскалация с двух сторон. Вполне могу себе представить лукашенковский сценарий. 4 марта проходят выборы. 5-го Чуров, все тот же «волшебник», объявляет о победе Владимира Владимировича. 5-го вечером на Чистые пруды или на Болотную выходят 50-60 тысяч человек, которые говорят: «Мы не верим! И мало того, что мы не верим, мы знаем. Вот факты». Дальше полиция начинает через мегафоны призывать: «Граждане, разойдитесь!». Граждане не расходятся. Дальше полиция начинает применять водометы, тяжелую технику, резиновые пули, слезоточивый газ. Более того, заранее готовятся провокаторы, которые группой 30-40 человек бегут в сторону Боровицкой башни с криками: «Убьем Путина! Штурмовать Кремль!». После чего всех этих замечательных людей, как организаторов, интернируют.

Возможен другой сценарий: стремясь выпустить пар, власть быстренько принимает медведевское законодательство о партиях, и все бегут создавать свои карликовые партии.

Но сегодня позиция власти более брутальна, чем она была в декабре. То есть они после первого испуга очухались и пошли в контрнаступление. И это контрнаступление включает в себя, в том числе, саботаж медведевской так называемой политической реформы. Поэтому, к сожалению, вероятен сценарий фронтального противостояния режима с рассерженными горожанами вплоть до белорусских эксцессов, которые мы наблюдали после последних президентских выборов в Минске.

Больше того, еще одна ошибка, с которой я часто сталкиваюсь, это представление о том, что оргкомитет митингов в полной мере контролирует площадь. Это совсем не так. Например, я, как человек разумный, призову людей беречь себя и разойтись. Но, допустим, если будет 100 тысяч человек, 15 тысяч скажут: «А мы останемся».

Путин на всю голову контужен Майданом. Он это воспримет как проплаченную западными НКО попытку палатки поставить. В том, что будет отдан приказ на физическое вытеснение, у меня никаких сомнений нет. А физическое вытеснение 10-15 тысяч человек – это уже войсковая операция в центре Москвы.

Какой оптимальный сценарий? Это переговоры. Переговоры, которые сорвались по вине Путина. Есть оргкомитет митинга, который имеет легитимность в том смысле, что он охватывает весь спектр, он уже трижды провел успешные мероприятия. Убежден, если соберется оргкомитет в существующем составе, он выдвинет группу переговорщиков буквально за час. Требования все выполнимы.

И, кстати, о кандидатском минимуме, о котором Борис Акунин писал. Там четыре требования к кандидату в президенты: первое – отпустить политзаключенных, второе - политическая реформа, третье – парламентские выборы в течение года, и четвертое – новые президентские выборы в течение двух лет.

Если не будет переговоров, то ситуация будет напоминать Белград последних двух лет Милошевича, когда с одной стороны бегал ОМОН сербский, «космонавты», а с другой – десятки тысяч людей ходили по Белграду. Так продолжалось два года. Он сначала сфальсифицировал выборы в белградский Госсовет, после чего вышло огромное количество людей. И потом уже до самого конца сидел на штыках. Или это будет напоминать современный Иран, где большие города во главе с Тегераном против Ахмадинежада, деревня – за Ахмадинежада. Постоянный раскол общества, нестабильный и чреватый постоянными конфликтами режим – вот что нас ждет после марта.

Трусы – последнее прибежище компромата

– У нас есть музей выборов. Вот, например, стоит барабан, который отняли у «нашистов» во время их акции. Что бы вы поместили в такой музей?

– У меня есть фотография какого-то монастыря, работы Владимира Евгеньевича Чурова, которую он мне лично подарил. Он всегда, когда к нему попадаешь в кабинет, любит дарить свои художественные, как он полагает, фотографии. Скорее всего, это фальшивка или не его фотография. Поэтому в музей выборов я бы дал эту фотографию как свидетельство фальсификаций. Потому что а) это не тот монастырь, б) автор – не Чуров и в) подписано мне фальшивыми чернилами.

Во время этого знаменитого эфира «волшебника» на «Эхе Москвы», который потом посмотрело несколько сот тысяч человек, Чуров принес с собой разноцветные конфетки и начал прямо в эфире показывать, как будут выборы проходить: красную двигал вперед, зеленую – назад, мешал их. Это было похоже на игру с наперстками. Найти бы эти конфетки, можно было бы их тоже в музей выборов – «волшебные конфеты от Чурова».

- Есть ли у вас фаворит в конкурсе протестных лозунгов?

– Я думаю, самый лучший Дима Быков нарисовал и тащил: «Не раскачивайте лодку, нашу крысу тошнит». Мне нравится другой лозунг с Якиманки: «Не замерзнем, не простим!». Такая самоирония. Или: «Танки мрази не боятся». С автопробега: джип, у которого сзади крупными буквами белыми было написано: «Госдеп». Еще мне понравилось такая маленькая машинка, что-то вроде «Шкоды-Фабии», там сидела очаровательная девушка лет двадцати, вцепилась в руль, так рулила аккуратно, чтобы не въехать, и у нее краской было написано на борту: «Белоснежки против гномов». А еще хорошо для иностранцев было: «2012 PUTINPUTOUT».

– А как вы относитесь к вбросам компроматов, к кибервойне?

– Я же либерал-легалист. Я против вмешательства в личную жизнь. Но, если уж они на это идут, если они за многие годы поиска компромата, ничего не найдя, полезли к нам в трусы, то могу только сказать: трусы – последнее прибежище компромата. Вряд ли они и там найдут что-нибудь общественно опасное. Пожалуй, они только помогают нам – мы становимся самой открытой частью политической системы. То есть быть более открытыми, чем мы, уже невозможно, потому что уже снимают нашу постель, распечатывают наши телефонные разговоры. Вот я недавно делал УЗИ простаты. Последнее, что они могут сделать, это выложить в интернете, как мне делали первый раз в жизни УЗИ простаты. Мне сказали, кстати, что у меня все в порядке… После этого я напишу в книгу Гиннеса, что, пожалуй, я стал самый открытый политик в мире.

Оригинал материала: Новая газета