Митрофанов: «У нас нет цензуры, но есть редакционная политика»
2 Ноября 2012

• Версия для печати

Председатель комитета по информационной политике Госдумы Алексей Митрофанов в интервью «Газете.Ru» рассказал, что на Первом канале и канале «Россия» у ведущих не должно быть мнения, отличного от позиции Кремля

М.Ц. Добрый день. Это «Предметный разговор». Меня зовут Мария Цыбульская. Сегодня в гостях студии Газеты.ru депутат Государственной Думы Алексей Митрофанов. Здравствуйте.

А.М. Здравствуйте.

М.Ц. Вы — председатель комитета Госдумы по СМИ. И на этой неделе как раз в поле вашего ведения произошел конфликт между ведущим Первого канала Владимиром Познером и депутатом Госдумы Ильей Костуновым. Познер в своей программе высказался по поводу недобросовестности нашей судебной системы. А Костунов, в свою очередь, написал письмо Эрнсту с просьбой разобраться со своим ведущим, что это он такое в прямом эфире говорит. Мне очень интересна ваша позиция по этому вопросу.

А.М. Вы знаете, я считаю, что депутат имеет право высказать свое мнение. Илья Костунов, получая сигнал от избирателей, и в соответствии со своей программой, как депутат, счел необходимым изложить свое мнение и написал на Первый канал. Я не понимаю, почему такие истеричные какие-то моменты появились, что вот это вмешательство, и прочее. Он рекомендует. А Первый канал сам примет все решения необходимые. Я там не во все согласен с Костуновым, безусловно. Но это его мнение, он имеет право на это мнение. Мне кажется, что лучше воспринимать это в режиме диалога какого-то. Подумать, а действительно, может быть, какие были идеи там у Костунова, что он хотел этим показать. При этом, конечно, депутаты не могут менять редакционную политику телевизионных каналов, в том числе и федеральных каналов. Это абсолютно точно. Каждый должен заниматься своим делом, и Константин Львович Эрнст сам решит, кого и как он будет миловать или карать на своем телевидении. И еще один момент, что касается Познера. Я очень с глубоким уважением отношусь к Познеру, как все мы. Он патриарх советского и российского телевидения. Но, мне кажется, есть такой момент: нашим ведущим журналистам все-таки стоит понимать, как воспринимается в России, особенно в отдаленных регионах, слово первого и второго каналов.

М.Ц. И как?

А.М. Воспринимается как слово Москвы, слово Кремля, слово из Центра. То есть, если здесь мы в Москве воспринимаем Познера как знаменитого журналиста, который имеет право на авторское мнение, то в регионах он воспринимается как некие указания Москвы. То есть, Москва вот так сейчас подает материал. И, понимаете, я боюсь, что судья, сидя в далекой провинции, подумает: а тот ли приговор я вынесла, допустим, по тому делу, которое он там упомянул.

М.Ц. Все дела, которые он упомянул, в Москве рассматриваются.

А.М. Нет, там он сказал про дело это девушки...

М.Ц. Про Шавенкову?

А.М. Да-да. Как раз там могут сказать: а ведь вот какая линия-то из Москвы.

М.Ц. А в этом, по-вашему, вообще причина такой стерильности всей информации на Первом канале, которая подается, да?

А.М. Конечно. Это правильно. Почему. Вы понимаете, люди, главные журналисты Первого канала, входят в десятку самых известных людей в России. И воспринимаются очень многими как слово Москвы.

М.Ц. Они не должны, по-вашему, восприниматься как слово журналиста?

А.М. Нет. Они уже не воспринимаются. Есть группа людей, которые не воспринимаются как журналисты. Если речь идет о других каналах, если речь идет о чем-то о другом, я с вами согласен. Это совершенно разные вещи. Но когда речь идет об Андрее Малахове, например. Вы даже не представляете его популярность по регионам. Я объездил все регионы. Малахов воспринимается наравне с руководителями государства. То есть, человек, который может поменять жизнь. «Вот напишу Малахову», — понимаете, люди говорят. «Напишу Малахову — и он поможет». Вы понимаете, какая история. Поэтому каждое его слово, негативное, позитивное и так далее, воспринимается по-другому, чем просто девочки, или мальчика, юноши из развлекательной программы.

М.Ц. Ну, Познер, конечно, не девочка и не юноша из развлекательной программы. Можно я вас перебью, потому что мне важно разобраться. В моем представлении вы, как председатель комитета Госдумы по СМИ, ваша прямая обязанность, в моем понимании, скромном понимании, как журналиста, как избирателя и как гражданина этой страны, отстаивать право журналистов на свободы высказываний и на свободу собственной профессии в этой стране. А вы говорите ровно наоборот.

А.М. Нет, это не так. Смотрите, я не председатель комитета по СМИ. Я председатель комитета по информационной политике, информационных технологиям и связям. Чувствуете разницу?

М.Ц. Я чувствую разницу. Но мы сейчас можем обсудить ваши первые инициативы и…

А.М. Нет, смотрите, я не защитник журналистов, и не председатель профкома журналистов. Я не из Союза журналистов. Это другое. Я — политик, занимающийся политической работой и занимающийся информационной политикой. И политика должна быть. И мы, безусловно, будем защищать журналистов. Но мы должны подавать, в том числе, людям разные нюансы, которые они, может быть, не чувствуют, по тем или иным основаниям. У журналистов Первого канала нет возможности объехать всю страну. Хотя они много ездят, я знаю, и бывают во многих регионах, встречаются с избирателями. Они, может быть, сами того не знают, насколько их слово весит. Это не сравнимое слово с представителями кабельных каналов, развлекательных программ, и так далее.

М.Ц. Эту вашу позицию я уже поняла, я с вами согласна. Я с вами не спорю.

А.М. Каждый день в эфире, например, я не беру Познера. И по главному каналу собираете аудиторию десять миллионов. Каждое ваше слово отливается просто со страшной силой. Вот это надо понимать.

М.Ц. Это ответственность, и колоссальная ответственность.

А.М. Конечно, колоссальная.

М.Ц. Но обязанность журналистов, смысл профессии — говорить правду, правильно, о том, что происходит.

А.М. Правда о чем? Нету авторской правды. Идите на свой кабельный канал, купите канал — да вещайте свою правду.

М.Ц. Подождите, но вот ведущий обозреватель российского телевидения высказал свою позицию. Он сослался, он сказал: «Это мое оценочное мнение». Он не имеет права этого делать на Первом канале, потому что это Первый канал?

А.М. Он должен крайне осторожно это делать на Первом канале.

М.Ц. Он был очень осторожен, он очень аккуратно подбирал слова в этом высказывании.

А.М. Степень осторожности изучит Константин Львович Эрнст, не я буду изучать степень его осторожности, понимаете. Я просто даю сигнал…

М.Ц. Ну, хорошо, давайте мы это оставим. Последнее, еще раз: он имеет право говорить свое мнение, если оно не совпадает с мнением Кремля, или нет?

А.М. Не думаю. На первом и втором канале — нет. На других — пожалуйста. Почему — потому что идите… Так сложилось в нашей стране, что первый и второй канал — это, извините, как государевы министерства. Имеет ли право человек в государевом министерстве, там в Минфине, сделать заявление, отличное от государственной политики? Нет. И здесь тоже.

М.Ц. Подождите, у нас многопартийное вообще-то формально демократическое государство. Где у нас разные совершенно могут быть позиции. И у нас не монархия, у нас не государь.

А.М. Согласен. Идите на другие ресурсы.

М.Ц. То есть, цензура на первом и втором канале должна существовать.

А.М. Цензуры не существует никакой. Есть редакционная политика. И ей надо подчиняться. И более того, ни в какой «Аль-Джазире», если вы скажете, что вам жалко президента Башара Асада, вы вылетите оттуда в две секунды. И из CNN тоже. И из ABC тоже. Никакая Манпур не позволит себе сказать хорошо о Башаре Асаде. Вот возьмите все западные каналы, я хорошо это знаю, ни одного слова…

М.Ц. То есть, получается, Pussy Riot и Леонид Развозжаев — это тоже самое.

А.М. Нет, есть редакционная политика. Ни один журналист западного канала не позволит себе пожалеть Башара Асада. Почему? А почему, если у него, может быть, мнение свое, еще что-то. А почему так происходит? Почему никто не жалел Милошевича, ни на одном западном канале, никогда? Сколько времени было — ни один человек не сказал слова в защиту Милошевича. Значит, есть политика редакционная главных каналов.

М.Ц. Но при этом Эрнст должен был с этим разбираться, с политикой канала, может быть, медиа-сообщество, а не депутаты Госдумы, которым уже до всего есть дело.

А.М. Не медиа-сообщество. Понимаете, дело в том, что вообще в других странах эта дискуссия носит, как правило, закрытый характер. Но у нас все выливается, как в деревне, на всеобщее обозрение. Есть какие-то вещи, которые на Западе не произносят вслух, допустим, но все всё прекрасно понимают.

М.Ц. Это вы о чем сейчас говорите?

А.М. Я говорю о политике, о политических каналах. Я же вам привел пример. Если вы мне найдете, сделаете обзор сейчас всего западного медиа-контента, крупных, конечно, каналов, телевизионных, газет, — найдите мне хоть что-то в защиту Башара Асада. И тогда я вам скажу: да…

М.Ц. Почему вы взялись за этот пример?

А.М. Да много примеров таких.

М.Ц. Они могут говорить о судебной системе. Они могут критиковать. Он говорил о судебной системе Российской Федерации, которую он считает нечистоплотной. Вы взяли пример, который, во-первых, неравноценен. Я не готова сейчас дискутировать в таком пространстве, у меня нет сейчас обзора.

А.М. А вы постарайтесь. А вечерком сделайте обзор. Вы проверьте, и все посмотрите.

М.Ц. Что я буду делать вечерком — это сейчас не предмет нашей дискуссии. Вы уже, в общем, высказались, что редакционная политика первого и второго каналов должна соответствовать информационной политике Кремля.

А.М. Это особая вещь. Исходя из роли этих каналов в нашей стране. Это я вам говорю откровенные вещи. Если кто-то вдруг пошел на другой канал, высказал свою точку зрения, танцевал, раздевался, веселился, и так далее, — его дело. Частный канал. Сколько их, этих каналов, — пожалуйста.

М.Ц. Хорошо. Но при этом ваш комитет планирует диктовать сетку вещания, рекомендовать, как строить сетку вещания каналам телевидения. Чтобы вместо программ развлекательных там были программы о сельском хозяйстве. Господин Деньгин это проговорил в новостях.

А.М. Никому ничего никто не будет рекомендовать. Это опять неточно. Господин Деньгин из ЛДПР высказал свое авторское, опять же, предположение, что вот, много насилия на каналах. Опять же, это говорит каждый второй избиратель на встречах, это не новость совершенно, я думаю, ни для вас. Я думаю, что ваши родственники, постарше, кто говорит примерно то же самое. Значит, соответственно, он высказал идею, что надо бы посчитать, сколько всего этого насилья льется, он берется это посчитать, и прочее. Не надо сразу кидаться в стойку, что он собирается диктовать, какую-то сетку утверждать. Никто этого никогда не будет делать. Никто в редакционную политику влезать не будет. Но высказать свою точку зрения на содержание и на то, что происходит, он, как политработник и как депутат, может. Думаю, это политическая организация. Так ведется политическая работа ежедневная. И поэтому он делает такое заявление. Более того, Деньгин ведь что говорит. У каналов есть лицензии, там написано: 15 процентов детских программ, столько таких-то, столько-то музыкальных, — ну, у всех по-разному. Так и надо посчитать. Это же его право — посчитать, сколько реально детские программы составляют, есть ли они вообще там, например. Как выполняется лицензия.

М.Ц. Это что, задача Государственной Думы, следить за выполнением лицензий?

А.М. Я не могу депутату сказать… Нет, это задача органов исполнительной власти. Но сигнал органам исполнительной власти депутат вполне может дать, это его право, и запретить ему это делать нельзя. И потом, еще раз говорю, это же не на пустом месте родилось. Проблема с содержанием каналов, что везде срывы, подрывы, месть прокуроров. И всякие вот эти дела напрягают какую-то часть зрителей. Это обсуждаемая тема?

М.Ц. Вы знаете, да меня это тоже напрягает. У меня, собственно говоря, нет телевидения. Я не смотрю телевизор, мои дети не смотрят телевизор. Мои родители давно уже не смотрят телевизор. Но я не считаю, что диктовать телеканалу НТВ, что им показывать, Государственная Дума должна.

А.М. Правильно подбирайте слова. Никто, никакая Дума ничего не диктует. Она рекомендует. И имеет право рекомендовать. Что за такая болезненная реакция? Ничего нельзя сделать ни одного замечания.

М.Ц. Болезненная реакция — я вам объясню, после чего. После того, как статья о клевете стала уголовной, например.

А.М. И что, много дел прошло по этой статье о клевете? Ну, назовите мне. Что, все поехали в Сибирь, эшелоны потянулись туда?

М.Ц. Ну, во-первых, пока еще за это не сажают.

А.М. Не сажают. Так что? И что, много штрафов?

М.Ц. А вам хотелось, чтобы в Сибирь? Вы голосовали за этот проект?

А.М. Я ничего не хотел. Я голосовал, конечно, сознательно.

М.Ц. Вот именно поэтому. Потому что есть ощущение нападок и такой подготовки законодательства к тому, чтобы, если надо будет всех в Сибирь — то это можно будет сделать по щелчку. Поэтому когда после принятия закона о клевете, довольно жесткого, депутат Госдумы говорит: а че это Эрнст у нас не увольняет Познера за то, что он взял там и высказался? Вы приходите, подтверждаете ту же самую позицию здесь сейчас — становится некомфортно. Потому что ощущение, что…

А.М. Вы понимаете, я не должен вам комфорт приносить, в этом смысле.

М.Ц. Да?

А.М. Да. Я не пришел приносить вам комфорт. Я, как политик, должен увязывать различные интересы, и искать компромиссы между разными группами: между группами населения, между финансовыми группами, между группами населения избирателей, между вами, как сообществом, между теми людьми, которые недовольны этим. А те люди, которые недовольным этим, те люди, у них нет слова. Или вы говорите так: мы вам будем показывать, не важно, что, какая вам разница. Мы отгородились какими-то хитрыми рейтингами, договорились с теми, кто их составляет, у нас все хорошо, мы с рекламными компаниями тоже договорились, они нам отчиняют. У нас тут сообщество. А вы, товарищ Митрофанов, вы нас защищайте. А что это я вас должен защищать? Я хочу избирателей защищать, которые за меня голосовали.

М.Ц. У нас-то как раз не сообщество. Потому что сообщество у Государственной Думы у нас и у Кремля, и у первого и второго канала. У вас тут такое сообщество, которое решает, что показывать десяти миллионам аудитории, ста миллионам аудитории.

А.М. Мы разве говорим, что показывать? Кто-то указывает? Ну, что, мнение нельзя высказать? Или почему такая реакция болезненная на мнение, на критику? Что такое? Почему критиковать человек не может передачу? Ах, там критикует передачу.

М.Ц, Он не критикует, он говорит — уволить.

А.М. Ну, он говорит. Константин Львович примет решение, то или иное. Напишет — не надо увольнять, и так далее.

М.Ц. Но я хочу, чтобы вы тоже поняли, что я в этой ситуации не за Владимира Владимировича беспокоюсь. Потому что Познер действительно найдет куда пойти. И даже если Эрнст его уволит, у него все будет хорошо.

А.М. Да никто его не уволит.

М.Ц. Меня беспокоит именно позиция жесткая, что тут не говорить, nам говорить, и что говорить, где, — очень много мнений у нас есть по этому поводу.

А.М. Вы знаете, в Америке сейчас ведется избирательная кампания. Я за ней внимательно слежу, в отличие от других. Я слушаю в прямом эфире выступления кандидатов. И я просто поражаюсь их уровню. Там никто не говорит: Ромни — жулик и вор. Там тонкие шутки, удары с одной стороны, подколы с другой. Но если только он скажет: Ромни — жулик и вор, — то все, политическая биография того человека, который скажет это, кончилась. Хотя тот предприниматель, у него оффшорные счета, там есть всякие дела, и прочее. Но ни один человек так не скажет. Потому что есть этика и правила игры. Понимаете, там играют по правилам. И там софистикейте, то есть, такая сложная… И мы хотим тоже здесь так сложно сделать. Мы хотим сложную игру.

М.Ц. Так, и это там прописаны в уголовном, административном кодексе эти правила игры? Его будут штрафовать…

А.М. В Америке это все по-другому там сделано. Там есть законодательства штатов, у них даже нет центризбиркома. У них своя история, так сказать.

М.Ц. Но вы же приводите пример.

А.М. Я вам говорю про тот уровень, который там достигнут и который неплохо бы иметь здесь.

М.Ц. Какого по счету они сейчас выбирают президента? Какая по счету у них кампания?

А.М. Так надо тренироваться. А что вы хотите, чтобы, с одной стороны…

М.Ц. Мы не тренируемся. Вы предлагаете ввести поправки в закон о рекламе, куда добавить статью о политической рекламе, и установить это законодательно.

А.М. Да.

М.Ц. Их общество пришло к этой этике…

А.М. Вы против политической рекламы?

М.Ц. Нет, я против навязывания правил сверху. Я говорю о том, что США, которую вы сейчас приводите в пример, они пришли к своей политической этике эволюционным путем, самостоятельно.

А.М. Не эволюционным. Там убивали столько, сколько нам не снилось. И на улицах убивали, и войны были, и все, что угодно. И в 30-е годы. И семь президентов убили там.

М.Ц. Ну, это этапы эволюции.

А.М. Там убили семь президентов. Вы что, хотите, чтобы у нас семь президентов убили, пока мы научимся?

М.Ц. Подождите, давайте не передергивать. Я не хочу, чтобы никого убивали. Я не про это говорю.

А.М. Давайте не передергивать, да. Вот и все. Я про это и говорю.

М.Ц. Но вы считаете, если вы будете законодательно вносить законы, регулирующие политическую… например, политические дебаты, как сейчас вы предлагаете, мы избежим каких-то кровавых вариантов, это будет мирный путь становления …

А.М. Конечно, мирный. А какой другой? Когда сейчас вносится, допустим, закон по мату, по использованию матерных выражений, это же тоже попытка… Что такое мат? За матом потом следуют действия. Обычно применение мата… после мата бьют уже, как правило.

М.Ц. По-вашему, прямо, сейчас на всех каналах, во всех газетах матом ругаются. Это вообще основная проблема наших СМИ сегодня — ругаются матом.

А.М. Причем тут основная проблема? Я не говорю, что это основная проблема. Но это вещь, которая должна быть тоже отрегулирована, каким-то образом. Есть нюансы всякие, так сказать. Но она должна быть урегулирована. Потому что мат — это пролог к драке, к ударам, взаимным обвинениям, уже жесткого порядка. А нам что, надо добиваться, пока, как в Англии, будут сжигать районами целыми?

М.Ц. Вот вы очень любите… политики очень любят угрожать убийствами и сожжением районов.

А.М. Нет, подождите, ну, в Англии сжигают. Мы-то до этого не должны доходить. Или как во Франции, там бунты будут. Потому что свобода.

М.Ц. А там не за мат, не за мат сжигали.

А.М. И за мат тоже. За то, что, понимаете, регулирование заключается в том, чтобы не доводить до войны. Чтобы люди вели себя и в эфире так, что они точно знают: хамить нельзя, называть бандитом нельзя, называть так-то нельзя. Потому что за этим противостояние. За этим я вытаскиваю нож, вы — кухонный нож — и начинаем драться.

М.Ц. Вы за стерилизацию СМИ.

А.М. Я за софистикейтет СМИ, за то, чтобы подколы носили высокоинтеллектуальный уровень. Когда Обама говорит Ромни, он говорит ему: хочу сказать губернатору Ромни, что авианосец — это такой корабль, на который садятся самолеты. Они с него взлетают. Все смеются. Понимаете, он же не говорит: ты ворюга, ты вообще с оффшоров деньги крадешь, ты кто? Ты вообще миллионер. Понимаете, он же это не говорит.

М.Ц. Вы знаете, у меня для вас идея. Давайте мы внесем поправки, вы внесете поправки в законодательство, обязывающее всех кандидатов в президенты участвовать в дебатах. А потом уже разберемся со СМИ.

А.М. Ну, я «за». Я всегда буду «за».

М.Ц. Отлично. Спасибо большое. Я очень на вас рассчитывала в этом.

А.М. Я всегда был «за» участие кандидата в президенты в дебатах.

М.Ц. Это был «Предметный разговор». Мария Цыбульская и депутат Государственной Думы Алексей Митрофанов. До свидания.

Оригинал материала: Газета.ру