«Одна Москва останется! Всё! Только вы будете жить!»
9 Декабря 2013

• Версия для печати

Как обитатели труднодоступных деревень Костромской области, отрезанных от большой земли бездорожьем, научились обходиться без медицины, участковых и школ

В начале ноября корреспондент «Русской планеты» воспользовался любезным приглашением социолога Артемия Позаненко, изучающего изолированные деревенские сообщества при финансовой поддержке фонда «Хамовники», и присоединился к экспедиции исследователя в Костромскую область. В поездке их сопровождал фотограф Максим Шер; сделанные им портреты жителей деревни Тимошино можно увидеть здесь.

Паром через Унжу

— Кажется, она заглохла, — неожиданно говорит таксист, который везет нас от Мантурово, ближайшей станции железной дороги. На окраинах Мантурово горы бревен, в которых возится хищная клешня лесопогрузчика.

— Ну ничего, тут связь пока еще есть, можно другую машину вызвать, — подумав, добавляет водитель и начинает копаться в нутре своей «девятки» елового цвета.

Мы стоим на трассе, которая из Костромы, минуя Киров, движется в Пермь, откуда переваливает в Екатеринбург и расползается по Сибири. От Кирова дорога ответвляется на север, идет через Ухту и Сыктывкар и пропадает в Архангельской области, где-то за Печорой. В придорожной столовой дальнобойщики покупают водку и говорят друг другу: «Помнишь, я недавно обогнал тебя в Бурятии?»

За полями чернеют костромские леса, внутри лесов скрываются деревни, которые отделены от мира десятками километров плохого пути, так что их жители фактически находятся в изоляции.

«Вохомский, Октябрьский, Кологривский, Межевской район — там очень много таких мест. До 20 % населения района могут жить в изоляции», — говорит социолог Артемий Позаненко, который изучает подобные локальные сообщества. По его словам,

такие деревни обычно оказываются более жизнеспособными, чем те, что стоят вблизи трасс; в них заметно медленнее идет сокращение населения, а жители меньше рассчитывают на помощь абстрактной власти и предпочитают самоорганизацию.

Зимой Позаненко изучал деревню Выгорки, где местные жители сами сделали паром и ездят по официально не существующей дороге, которую они своими силами расчищают летом и зимой. Сейчас он направляется в соседнее — всего в полусотне километров от Выгорок — село Тимошино.

«Всегда, во многих местах, и не только даже в Макарьевском районе, нам говорили, что

надо ехать в Тимошино, там своя республика, там тимошата, там всё совсем по-другому», —

вспоминает исследователь.

До Тимошино нужно добираться через маленький город Макарьев, который стоит на реке Унжа. Трасса здесь идет вдоль Унжи, и придорожные деревни лепятся к ней и к реке, тут и там указатели с расстоянием: «Завражье 0,5», «Туйково 1», «Угоры 0,5», «Ледина 1,1», «Выползово 0,4», «Хлебишино 0,3».

По словам Артемия Позаненко, в этих местах расселение шло вдоль рек, поэтому дальше, за этими деревнями, могут быть десятки километров безлюдных лесов. Длина Унжи — почти 450 километров, но на всем протяжении реки стоят только три города: Кологрив (около 3 тысяч жителей), Мантурово (17 тысяч) и Макарьев (7 тысяч).

Артемий Позаненко

​В Макарьеве на главной площади блинная, торговый центр «Браузер», Ленин с вытянутой рукой и ярко-зеленые купола, которые пока не подняли на восстанавливаемую церковь. «Если есть что грязное на свете, так это деньги», — в блинной старушка отчитывает девушку, которая, не вымыв руки после купюр, взяла ими сырники. По радио идет передача для автомобилистов «Как не остаться в сугробе».

Гуляя по городу, видишь пилорамы и горы серого горбыля, остатки производства. По словам Позаненко, в областях вроде Костромской даже в небольшом городе может быть до сотни таких небольших пилорам.

Многие деревянные дома сверху обшиты сайдингом. Как правило, этой обшивкой занимаются отходники, которые ездят работать в другие регионы и крупные города, откуда и привозят эту моду, рассказывает Позаненко. Кладбище в Макарьеве — и это тоже привычно в провинции — все разноцветное от искусственных венков.

Когда-то этот город вырос вокруг монастыря, основанного в XV веке преподобным Макарием Унженским (он же — Макарий Желтоводский).

У входа в монастырь монахиня режет тыкву. «Прямо к храму идите, я подойду», — не отрывая глаз от тыквы, говорит она. Тишину в монастыре не нарушают даже галки, по двору с резкими и угловатыми движениями ходит юродивый.

«Про-хо-ддит-те», — скрипит он, указывая на собор.

У входа сложены дрова, а стены внутри церкви еще хранят остаток тепла. На склоне холма, за стеной, молодые монахини копают землю и ведрами тащат ее наверх, в монастырский сад. Монастырь расположился на высоком берегу, за ним река, за рекой леса, где-то в этих лесах Тимошино, которое раньше относилось к монастырским землям. Впервые это название упоминается в начале XVII века, и в следующем году «тимошата» планируют праздновать свое четырехсотлетие.

«Люди как-то сами все вопросы обычно решают»

Тимошино — куст деревень, до которого после переправы через реку надо добираться около 40 километров по плохой дороге через лес. В советское время сюда даже ходил автобус, правда только пару месяцев в году, когда зимой река крепко замерзала. Сейчас три раза в неделю в Макарьев за почтой на своей «буханке» приезжает Сергей Шилов, который заодно берет с собой и людей.

«Вот за рейс мне платят 800 рублей, ты представь. Переправа наша стоит 300 рублей, 600 рублей уходит на бензин. И они считают это заработной платой? И то еще умудряются месяцами не платить!» — ругает Шилов свою работу. Он говорит, что давно бы бросил это дело, но тогда многие вообще не смогут выбраться из Тимошино. Сейчас же местные точно знают: рано утром во вторник, четверг и субботу в город за почтой поедет «буханка».

Для нас, впрочем, в машине свободных мест уже нет. Макарьевские же таксисты по осени уже отказываются ехать до Тимошино.

— Поезжайте с нашим участковым, его там на Комсомолке алкоголики порезали, и он сейчас как раз в больницу приезжал, — советуют нам мужики. И сами звонят ему, просят нас подвезти.

Участковый Сергей Петушков живет в Тимошино, ему около 35 лет, и он один из самых молодых жителей села. Под его ответственностью — участок в самом Макарьеве, Комсомолка (первая деревня за рекой), Тимошино и деревни вокруг него. В город ему приходится ездить через день.

Как говорит Артемий Позаненко, ситуация, когда в деревне есть свой участковый, — скорее исключение:

«Часто бывает так, что район висит только на одном участковом, который живет в райцентре и никогда никуда не ездит. Фактически он приезжает туда в лучшем случае раз в год — или если какое-то прямо убийство произошло.

А так люди как-то сами все вопросы обычно решают».

Переправа через Унжу представляет собой паром, его тянет небольшой катерок. Перед паромом скопилась очередь машин, которые ждут его уже пару часов: вода в реке неожиданно поднялась, и теперь лесопогрузчик своей клешней вытаскивает из реки бетонные плиты, чтобы паром смог подойти к берегу, не скребясь о дно. В обычное время из этих плит по песчаному берегу проложена дорога, и машины заезжают на паром по ней. Когда вода отступит, плиты нужно будет укладывать снова.

Паром через Унжу

— И вот постоянно такая канитель, — бросает участковый.

После нескольких плит у грузовика заканчивается топливо, и всем приходится ждать, пока его подвезут. Солнце опускается за лес, и участковый лихо лавирует между разъевшими дорогу лужами уже в плотных сумерках. Добравшись до Макарьева с утра, в Тимошино мы попадаем уже в темноте. Фарами высвечиваются безмолвные ряды домов.

37 коров, 70 свиней, 34 овцы, 16 коз, 380 птиц, 20 кроликов и 26 пчелосемей

— Еще немного, и село-то все равно умрет. Одна Москва останется! Всё! Только вы будете жить! — перекрикивает грохот трактора усач Николай Сучилов, глава поселения. Трактором он ворочает бетонную плиту, которую пытается положить перед входом в здание администрации. После этого Сучилов уезжает по своим делам, и встретиться с ним больше не удастся.

Административно все окрестные деревни слиты в Тимошинское сельское поселение, которое включает в себя шесть деревень: само Тимошино, Карьково, Халабурдиха, Нестерово, Кукуй-1 и Кукуй-2. Здесь кончается дорога, и во все стороны на много километров простирается лес — до границ Нижегородской области и дальше.

«Эти деревни были объединены после принятия в 2003 году 131 закона "Об общих принципах организации местного самоуправления", — говорит Артемий Позаненко. — Тогда появилась новая муниципальная сетка, и вскоре начали всё укрупнять под видом оптимизации. В итоге в каждом районе остался районный центр, может быть, два-три относительно крупных села и больше ничего. Во многом это делается из экономии: сейчас по всем фронтам идет сокращение расходов. Меньше школ, меньше больниц — меньше траты».

— Мы сейчас самое маленькое поселение в районе, — говорит Надежда Щека, одна из двух сотрудниц администрации. —

Нас, конечно, хотели еще укрупнить, но по географическому положению нас просто не с кем уже объединять.

— Поселение самое маленькое, а площадь самая большая — 3638 квадратных километра. Больше, чем даже многие районы области, — добавляет Екатерина Куртова, вторая сотрудница. У печи в углу администрации стоит избирательная урна.

На здании администрации еще держится зеленая вывески «Сбербанка», но отделение закрыли год назад — все платежи теперь принимает почта: свет, телефон, налоги, интернет, штрафы.

Бюджет всего поселения — 1 миллион 200 тысяч рублей в год, почти весь он уходит на содержание самой администрации и на составление бумаг: так,

район настойчиво требовал представить генплан Тимошино, на составление которого недавно ушло около 100 тысяч.

«Лучше бы мы на эти деньги хоть немного дорогу починили», — ворчат в администрации.

Сегодня в первом Кукуе остался один постоянный житель, во втором уже никого; во всем Тимошино зарегистрировано 398 человек, но фактически живет не больше 250, рассказывает Щека. Три небольших магазина, частная пекарня, почта, школа, фельдшерский пункт, клуб, лесничество и СПК «Восток» (осколок когда-то большого совхоза) — вот практически и все официальные рабочие места.

Кто-то занимается сбором и сдачей грибов и ягод (брусника, клюква, черника), есть семьи, которые сдают до тонны в год. Клюкву в этом году принимали по 70 рублей за килограмм. Кто-то идет в отход, — как говорят в Тимошино, «в Москву заборы строить ездят».

«У нас там свой человек работает, большой начальник, он многих зазвал к себе», — рассказывает про «заборы» один из жителей.

Огороды здесь у всех, скотину по-прежнему держат многие: «Без этого не проживешь». Вынув толстую пачку бумаг, Екатерина Куртова перечисляет официальные цифры тимошинской живности: так, на 1 октября 2013 года здесь было 46 голов крупного рогатого скота (37 коров, 9 быков и телят), 70 свиней, 34 овцы, 16 коз, 2 лошади, 380 птиц, 20 кроликов и 26 пчелосемей.

Эти данные записаны со слов самих жителей, а поэтому на самом деле животных может быть больше:

люди опасаются, что государство обложит их налогом (сейчас налога на скотину нет), а потому на всякий случай занижают цифры.

— Один раз в 2009 году нам давали дотацию: на корову 3000, на свинью 1500, на овечку 700 рублей, — вспоминает Щека. — А когда стали субсидии-то оформлять, люди говорят, что а у меня пять овечек-то! А у нас-то по книге-то числится две. Мы же справку даем по книгам. Вот они субсидию-то не получили. Но ее один год давали только, и то ее нам выдали не в полном объеме, а только процентов 70.

— Конечно, если бы государство поддерживало тех, кто держит, то, может, и люди бы стали больше их держать. Но государство не хотит, — говорит Екатерина Куртова.

За кормом для скотины надо ехать в Макарьев или даже в саму Кострому. «Все очень дорого. А у нас даже по той дорогой цене купить корма проблема, даже и по той дорогой цене», — вздыхает Щека.

Сейчас, перед началом осеннего ледостава, Тимошино запасается впрок, и все 30 мешков корма, завезенных накануне в магазин, уже раскупили. С появлением льда паром перестанет ходить, и деревни окажутся без связи с миром на месяц или два — до тех пор, пока не наморозится ледовая переправа.

— Мы рискуем, конечно, своими жизнью и здоровьем: трещит всё, но мы идем, лед плывет, и мы на лодочках плывем, — смеются обе женщины.

«Возраст-то у них предумерший уже»

— Не то чтобы мы не хотели, чтобы дети здесь жили. Но сами же представляем, какое наше будущее будет. Чего нас ожидает в дальнейшем-то? Мы сами-то понимаем. Это воля судьбы такая, что нам детей здесь оставлять-то нельзя. Здесь делать совершенно нечего, — разводит руками Надежда Щека.

К словам здесь часто прибавляют «-то», а дети, окончив школу, уезжают учиться в города и там же остаются жить. Дочка Щеки работает инженером в Нижневартовске, сын — автослесарем в Костроме. Только летом Тимошино наполняется детским шумом, приезжают внуки: «Летом-то деревня оживает-оживает».

«Очень много нежилых домов; если идете по центральной деревне, то в основном-то уже нежилое помещение. Процентов 70 у нас пенсионеры, и у них возраст-то такой... предумерший уже.

Мы-то сами уже предпенсионного возраста, а они-то уже предумершего», — находит нужное слово Щека,

должно быть, привыкшая к бюрократическому слогу.

В самом Тимошино еще осталась девятилетняя школа (10-е и 11-е классы закрыли несколько лет назад). В школе шесть учителей и шесть учеников. Старое здание школы сгорело 15 лет назад, после чего она переехала в бывшее здание больницы. Больница закрылась еще раньше, остался только фельдшерский пункт.

Фельдшерский пункт в Тимошино

— Никто не поедет на село. У нас и в районе-то уже есть такие фельдшера, которые работают на своей законной пенсии, — вздыхает фельдшер Елена Соболева. Если она уйдет на пенсию или уволится, тимошинский ФАП (фельдшерско-акушерский пункт), «конечно, закроют». Фельдшером она работает здесь с 1991 года, с тех пор как вернулась после учебы в Шарье.

«Тогда на участке у нас было народу 1580 человек, — вспоминает Соболева. — У нас был и доктор, и акушерка, и медсестра, и фельдшер, и санитарка... А теперь я одна работаю».

Скорая помощь из Макарьева сюда не ездит почти никогда: если возникает необходимость, на своих машинах довозят до парома, а скорая встречает уже на той стороне.

«Ну как я могу вызвать скорую? Вы сами видите — паром, — разводит руками фельдшер. — Недавно было у нас здесь ДТП на дороге. Девушка сломала позвоночник. Вы знаете, мы ждали эту скорую четыре часа.

Пока ее перевезли на пароме, пока она добралась, сами видели, какая здесь дорога».

Уже и в самом Макарьеве сейчас остались не все врачи-специалисты. «Хирург, терапевта три, невропатолог, окулист, ЛОР, два гинеколога», — перечисляет Соболева. К остальным надо ехать в Мантурово. Роддом остался тоже только там.

«Сейчас идет безумная экономия на здравоохранении, — рассказывает Артемий Позаненко, — Есть ФАПы, которые на самом деле уже ФП, потому что акушерская функция у них ликвидирована. Их тоже много где сокращают и вместо них создают так называемые домовые хозяйства: суть в том, что выбирается активный человек, которому привозится аптечка. Но поскольку это человек без медицинского образования, в аптечке есть только бинты, одеяло от обморожения и тому подобное. Никаких лекарств там нет. И считается, что этот человек должен оказать первую помощь и держать связь с ближайшим фельдшером».

По его словам, больницы постепенно ликвидируются уже и в районных центрах:

«Во всей Костромской области из полноценных провинциальных больниц, осталось, может быть, пять-шесть. И то в каждой из них кого-нибудь из специалистов не хватает. И к ним нужно ехать либо в соседнюю больницу более или менее крупную, либо в саму в Кострому».

— Что там ничего, что здесь ничего, — рассказывает о своей скотине и о работе грустный почтальон Светлана Смирнова. — Корма дорогие. Только единственное, что молоко свое, мясо свое, творог свой, масло свое. Поросят я сама выращиваю.

Внутри вся почта заставлена продуктами и разными товарами. «Например, вчера прислали одеяла, там в кладовке. Я их не заказывала, а они пришли, — вздыхает Смирнова. — Здесь как магазин. Я сейчас два дня считала этот товар». Когда-то она работала в детском саду, но в конце восьмидесятых его закрыли. Сейчас из бывших окон бывшего детсада выглядывает бурьян.

— Кто сюда пойдет жить? Будем мы тут доживать, — говорит Сергей Шилов, владелец той «буханки», которая ездит за почтой. Сам он живет в Халабурдихе. Перед домом стоят трактор и пара «шишиг», на которых он возит заезжих охотников.

«Жили, людей здесь было много, деревни были большие, еще и выселки были, все работали. Я пришла работать, было 400 голов... А теперь всё. Нет ничего», — понижает голос его жена, которая была председателем СПК «Труд», пока тот не закрылся шесть лет назад. «По нужде стала: председатель умер, и как-то оказалась на его месте», — смущается она.

Пожарная машина, оставшаяся от колхоза «Труд».

Сейчас Шилова социальный работник на полставки, получает 2200 рублей и через день ходит к подопечным: «Переметёт — и все равно бежать надо».

«Все пахалось, все сеялось. Столько было техники. Столько было энтузиазма, сам пахал. И радовало, и жить-то было охота!» — у коренастого Сергея Шилова доброе и круглое лицо.

«А сейчас жизнь встает», — синхронно вздыхают супруги.

По дому ходят коты, на большом экране крутится телеканал «Звезда», на столике стоят портреты двух сыновей в военной форме: сейчас они живут и работают в Подмосковье.

— Детки учатся и уезжают сразу. Не остаются, потому что здесь делать нечего теперь, — рассказывает Шилова, и вдруг прерывается: — Давайте хоть глазунью вам сделаю!

— Пей молоко-то еще, пей! Еще принесем, не жалей, пей, — вторит ей муж.

Все окрестные леса — часть огромной территории УНЖЛАГа. Заключенные валили лес, который по железной дороге вывозили в Горьковскую область. В справочнике «Мемориала» в числе работ зеков указаны также заготовка лыжных болванок и изготовление лыж, выпуск шпал, изготовление корпусов для часов, мебельное, швейное, обувное, трикотажное и гончарное производство. Лагеря закрылись лишь в начале шестидесятых.

Жители Тимошино о лагерях знают и помнят немногое, и в основном отсылают к Зинаиде Пургиной, бывшему учителю географии, которая собрала книгу воспоминаний о заключенных УНЖЛАГа. Сами тимошинцы в лагерях не работали: вохра жила в Кукуях, и там бывшие охранники — пока были живы — не любили рассказывать о своей работе. Кто-то из заключенных оставался жить в Тимошино, но и последний местный узник УНЖЛАГа умер несколько лет назад. На полпути к Тимошино стоит огромный крест с венком из колючей проволоки; крест сварен из рельс узкоколейки.

«Вы бы видели, какую там дамбу заключенные накопали: сосны внизу с этой дамбы! Все лопатами копали», — удивляется Шилова.

Сейчас в лесу от лагерей почти не осталось следов. В девяностые все, что было возможно, распилили и пустили на металлолом.

«Железные дороги здесь были везде, все их разобрали. И я железом занимался, подзарабатывал, — рассказывает Шилов. —

Пока сыновья в Костроме учились, денег не хватало, по сто с лишним тонн сдавал каждый сезон. Тонн 600 я сдал железа. И всё-всё вот эти рученьки — выкопать, выдернуть, разрезать, погрузить».

«Вот это центральный ус, видишь, вот железнодорожные усы были здесь все. Видишь, что здесь творилось у нас? — достает он огромную карту: — И на этих всех усах я побывал. Нет ни одного, где бы я не был».

«Переправа не из-за нас же сейчас, — говорит Шилова. — Пока это выгодно, пока возят лес, переправа работает. Как закончится лес, ее не будет. Надо смотреть реально на эти вещи».

Лесовозы, которым надо переправляться в Макарьев, — сейчас основной доход паромщиков. Переправить лесовоз в две стороны стоит 3000 рублей, легковушку — 300, людей перевозят бесплатно. Зимой ледяную переправу намораживают в первую очередь для лесовозов.

Лес, кукурузник, черемисы и сырая земля

— Штат: я и помощник лесничего, более ничего, — чиркает спичкой лесничий Валерий. — Чем занимаемся? Охраной и контролем за лесами. Отводим засеки, контролируем их разработку.

Участок, который сейчас они контролируют вдвоем, занимает около 90 тысяч гектаров леса. «Вот сейчас предстоит работа: делянку надо оформить, снять площадь, сделать перечет древесины, составить документы и отправить в центральную контору», — рассказывает лесничий. Неподалеку громко и настойчиво вопит какая-то птица.

— В каком-то смысле это благо, что мы так труднодоступны. А то иначе бы тут... Лучше пусть будет так, как есть, —

рассуждает он и снова чиркает спичкой.

— Я здесь уже сорок лет работаю, — вспоминает Валерий. — Тогда у нас был штат лесников: на каждом техучастке было только 13 штатных лесников, плюс мастер, плюс помощник, плюс лесничий. Еще в постсоветское время стали нас сокращать, а в 2007 году уже разделили на хозяйственников и непосредственно лесников.

Леса вокруг Тимошино арендуют в основном предприниматели из Макарьева и других городов, из местных — только СПК «Восток», у которого в штате есть мастер участка. «Рубки, посадки, уходы — это все его дело», — перечисляет лесничий.

— Бери лес в аренду, значит, ухаживай. Надо его распахать, обмотыжить, посадить и вырастить лес, — говорит преседатель СПК «Восток» Николай Куртов. — Люди приезжают из Костромы с автоматами и смотрят. Приезжаем, они берут карту участка, посмотрели, все пошли. Нас не берут — идут сами.

— Перспективы вообще, можно сказать, никакой — неужели вы не видите? — бросает Куртов. — Там все заросло. Мы, правда, еще пашем-сеем, убираем, косим траву, продаем. Перспективы в данный момент у нас нет. А почему нет? Потому что работать некому. Люди все болтаются тут, пьют, а работать не хотят. Хоть черкесов приглашай этих.

Скотину «Восток» перестал держать три года назад, тогда оставалось еще три десятка голов. «Но ходить-то некому было за ними».

— Эта черемиса е***я, б***ь, я бы удавил бы сейчас бы всю эту заразу. Не хотят работать, а чтобы только давай-давай-давай, — председатель Куртов негодует, вспомнив о тех, кто не желает трудиться.

«Черемисы» — это дураки, нахалы, поясняет он. Еще в Тимошино ленивых принято звать «вальками».

Когда-то «Восток» был большим колхозом, в соседней Халабурдихе — пара километров от Тимошино пешком — был свой колхоз «Труд». Тогда еще были живы окрестные деревни: Змеевка, Елховка, Раздолье; «в обоих Кукуях народу было много».

Был свой маслозавод, «молока 350 тонн сдавали в год», овцеферма, свиноферма. Сеяли лен, зерновые, ячмень, овес. Школа была не только в Тимошино, но и в Халабурдихе, по 30 человек в классе, по два класса в параллели. «Тимошата» хором вспоминают местный «аэропорт»: АН-2 садился на расчищенное поле, на котором был выстроен даже буфет. Пассажирский самолет летал в Макарьев и в Кострому. Кукурузник стоил рубль. Поле давно заросло.

От «Труда» сейчас не осталось уже ничего, а в «Востоке» у председателя Куртова еще есть небольшая бригада рабочих, средний возраст которых 50 лет.

— У нас пилорама была, было время, пока люди были. А сейчас людей нет, всё. Всё побросали и уехали, — недоволен Крутов. — А зерно... Зона рискованного земледения же у нас. Позапрошлый год урожай был сильнейший, а нынче и в сырых, и в сухих местах все посеяли — нифига ни там, ни тут.

Вообще в деревне, по его словам, и скотины с каждым годом все меньше: «Вон моложе меня, а у них, б***, ни коров, ни х*** нету. У меня корова, бык, два поросенка».

— Сейчас еще вступили в ВТО, — сплевывает Куртов. — Требования такие стали, что не захочешь. Молоко наше десять рублей стоит...

— Ничего не изменится, пока эта власть тут, так оно и будет. Пока они сверху там этот Путин с Медведевым... Пока жульё тут, это уууу! — не окончив фразы, машет рукой председатель.

Николаю Куртову 59 лет, из них 42 года, по его словам, он работает в Тимошино. «Детки кто в Костроме, кто в Москве. А я все здесь, здесь, здесь. Здесь уродился — здесь и останусь».

— А так, кто сюда поедет? Никто. Сырая земля — да кому она нужна? Да никому, — уверен Куртов. — Она зарастает вся, кругом, вдрызг! Надо жить, мы шевелимся, вот пашем вокруг деревни. Но зарастет все. Через двадцать лет кордон здесь точно будет.

Лёд под ногами отца Михаила

— Молитесь, чтобы подольше не было льда, или чтобы уж он сразу встал: у меня машина легкая, я первым по льду проеду. Специально для Тимошино ее подбирал, — говорит своим прихожанам молодой отец Михаил.

В избушке с маковкой, переделанной под храм, густой запах ладана, а перед входом стоит маленькая белая «Ока». На ней он приехал из Любимовки, где живет и служит в церкви. Дорога из Любимовки — это больше ста километров и два парома. Один из паромов, везущих священника, носит имя «Бесов Нос».

В церкви Макарьевской иконы Божией Матери в Тимошино.

— Моей собаки нет? Не пришла? Ну ладно, — выглядывает из скрипящей двери церкви женщина.

Миша-поп, как называют его в деревне, жил в Тимошино с 2003 года, когда переехал сюда из города:

«Хотелось чего-нибудь такого... поглуше и поближе к земле».

— Мы тут научились всему, сельское хозяйство освоили, я печи научился класть, — вспоминает рыжебородый священник, который когда-то учился в Суворовском, а потом в военном училище.

Тогда он еще не был священником, но сразу захотел восстановить в деревне церковь (старый тимошинский храм разобрали в тридцатых годах): «Отец Дмитрий в Макарьеве тогда служил, и он сподвиг нас вот этот храм организовать: мы купили дом и его оборудовали под храм».

Священником будущий отец Михаил стал после того, как ему пришлось переехать из Тимошино: дочка шла в десятый класс, который в том же году упразднили в местной школе.

«У нас встал вопрос переезжать, а благочинный мне предложил священником поехать и рукоположиться в Любимовку, там священник нужен был. Так мы отсюда и уехали», — говорит отец Михаил. Он пока еще заочно учится в семинарии: «Священников не хватает, поэтому вынуждены рукополагать тех, кто еще не доучился».

Когда отец Михаил с семьей уехал из Тимошино, его дом купил Сергей Михайлов, который сейчас выполняет роль церковного старосты. Михайлов называет себя писателем, он сочиняет душеполезные рассказы и повести. Староста показывают книгу, которая вышла пятитысячным тиражом в московском издательстве «Сибирская благозвонница», созданном при патриаршем подворье Заиконоспасского и Никольского монастырей. Другой роман Михайлова, правда, «в печать не вышел и, скорее всего, не выйдет, он слишком сложный».

«Я приехал в Новгородскую область, семь лет жил возле Дивеево, а потом из Дивеево вынужден был сюда переехать», — описывает свой путь Михайлов. Пару лет он с семьей жил в Торзати — это деревня в лесу на тимошинской стороне Унжи, сегодня уже совершенно заброшенная. В Торзать ведет только разбитая лесовозная дорога.

Его молодая жена сетует, что

в Тимошино некоторые считают прихожан «странненькими» и называют их «помаленными».

Сам Михайлов сидит перед ноутбуком и показывает свой сайт, переполненный разноцветными ссылками и словом «православный». Компьютеры в Тимошино есть почти у всех: после того как года три-четыре назад здесь поставили вышку МТС, деревенские жители быстро освоили интернет и постоянно общаются по скайпу с уехавшими родственниками и детьми.

Вышка сотовой связи в Тимошино

У многих дома водонагреватели, стиральные машины, спутниковые тарелки — быт даже отдаленных деревень всегда оказывается не таким, как часто представляется запертому в шестнадцатиэтажке москвичу.

Вышку мобильной связи, по мнению жителей Тимошино, пролоббировали охотники — то ли костромичи, то ли москвичи, — которые неподалеку взяли в аренду охотугодья.

— Отче, кушай, кушай, а то похудеешь, — говорит Михайлов отцу Михаилу, который отвлекся от пельменей, пока увлеченно и подробно рассказывал о детских кружках при приходе в Любимовке (теннис, лыжи, театральная секция, «я хотел еще астрономический кружок организовать»), о захвативших Россию сектах, о высокой морали в СССР и о том, как он переделывал свою «Оку».

— Часто батюшки полные, их многие осуждают. А почему они полные? — переключается на новую тему отец Михаил. — Потому что служба все время на ногах, варикозное расширение вен,

утром он не ест, ест на ночь всегда, а вечером есть вредно. И постоянно нервотрепка. Вот я до рукоположения весил на 10 килограмм меньше. И я теперь не могу сбросить, хотя за зиму по 300, по 800 километров на лыжах наматываю.

— И посты — на постной пище, на булочках разносит только так, — смеется он, прихлебывая чай.

— Отче, ням-ням, — напоминает церковный староста.

Возвращаться в город отец Михаил не хотел бы, но если вдруг церковное начальство велит, придется переехать и в город: «Господь призывает на службу. Это как военный на службе. Мне как военному все это просто. Я дисциплину понимаю, субординацию понимаю, я как в своей тарелке, меня это не угнетает».

— Мне уклад городской не нравится. Я в городе нормально живу, но в деревне я себя чувствую лучше, — признается он. — Не хочу, наелся я городами.

«Два несчастных частных»

— Я в городе, как в тюрьме сидел. Потому что сам в деревне родился и до 25 лет в деревне и жил — комбайнером, трактористом работал, — Геннадий Трондин выгружает из «буханки» мешки с мукой и заносит их в здание пекарни «Пышка»: надо запастись мукой на месяц или два, пока не будет переправы.

Геннадий и Надежда Трондины

Трондин и его жена Надежда переехали в Тимошино из Тольятти. Геннадий там работал на ВАЗе — оператором погрузчика и резчиком металла в колесном цехе; Надежда много лет была там медсестрой, хотя сама родом из Тимошино. Лет десять назад решили вернуться сюда. Их дочери еще учились в местной школе, а сейчас одна уже живет в Макарьеве, другая в Костроме.

— Я первое время, когда приехал сюда, — вы не поверите — я дико глядел на народ после города, — вспоминает Трондин. —

Здесь даже мата не услышишь, все спортсмены... Думаешь, Россия на таких людях немножко держится. Ни алкоголиков, никого.

Гараж у нас всегда открытый. Что кругом лежит, никто ничего не трогает. Вон на дороге сломался, его бросили — будет месяц стоять на том же месте, пока хозяин не заберет.

— А вот в Макарьеве, на той стороне реки, уже ничего не оставишь, — говорит Надежда. — У меня в Самарской области свекровь на ночь закрывала хлев, потому что поросят утаскивали. Там сено скосят и ждут, пока высохнет. Потому что украдут и сено.

В Тимошино они открыли магазин «Солнышко». Пекарня появилась три года назад, на ее открытие Трондины получали субсидию от государства в 240 тысяч рублей, сейчас там работают два пекаря. По вторникам и пятницам Геннадий ездит торговать по окрестным деревням, «где сильно старушки». По осени занимаются и закупкой ягод. «То в Чебоксары, то в Кострому, то в Самару вожу. Клюквы я тонн пять в этом году увез, если не больше», — рассказывает он.

Нынешний председатель Николай Сучилов сразу стал «давить» их, рассказывают Трондины: стал возить хлеб из Макарьева в свой магазин «Удача» (став председателем, он переписал магазин на жену).

— Когда мы сюда приехали, он один был здесь такой, хозя-я-ин, — широко разводит руки Трондин. — Всю деревню держал. Ну а я-то ему немножко не по зубам...

По его словам, недавно в деревне отключали свет, всем звонили и говорили, что электричества не будет: «И только нас он не предупредил!»

— Сложный человек, конечно. Сколько ни живем — сплошная самооборона. Своими руками давит единственное предприятие на территории поселения — как это возможно? — спрашивает жена.

— Единоросс, — отмахивается муж.

Как и председатель «Востока» Куртов, Трондин сетует, что «народ обленился, не хотят ни ***я работать». «Я материал привез, чтобы забор сделать, но все не успеваю, — вспоминает он.

— Два мужика подходят: вот, мол, работы нет, денег нет. Я говорю: мужики, а сделайте забор, материал уже готовый, только прибивайте и все, я вам заплачу. И что ты думаешь? Они развернулись и ушли!»

— Чего вот мне завидовать-то, а? — горячится Геннадий. — С утра, шесть часов, а я здесь уже. Все спят до восьми... Так работай, Господи, ищи работу, найди! Вот я дома сутками не живу практически. По три дня, бывает, уезжаю.

— Я когда говорю, что все здесь еще изменится, мне отвечают: «Ты что! Ничего тут не изменится, останутся три старухи и всё», — вздыхает Надежда. — Но мне так не хочется в это верить, честное слово. Так не хочется этого.

Когда они фотографируются перед открытым магазином, Надежда шутит, что вот перед вами стоят «два несчастных частных предпринимателя». Оба смеются.

— Вот многие плачут «переправа-переправа». А при чем тут переправа? На той стороне и переправы есть, и асфальт есть, а деревни сдохли, сдохли, нет их практически! — в один голос говорят Трондины.

Уже ночью Геннадий отвозит нас в Нестерово — деревню в двух километрах, где его противник Сучилов любезно поселил нас в одном из домов. Избы здесь старые, но еще крепкие, построены по северному типу: все помещения (и жилые, и хозяйственные) объединены в одном здании. Нестерово раньше шутливо называли «китай-городом», потому что здесь в семьях было по 10—12 детей. Сейчас, как говорят, опустевшие избы из Нестерово часто разбирают по бревнам и вывозят, чтобы поставить, например, в подмосковном Пущино.

— Я давно все вас поджидаю, все гляжу, но я не лягу-то скоро-то! — говорит пожилая Нина Петухова, у которой остались ключи от дома. И сразу предлагает: «Давай я вам чайник накалю, заварю, чай попитё!»

— Вот тут баня будет, возле бани-то, увидишь тут колодец, дойди вот, дойди до дверички-то, вот задвичечку тут открой, вот так, теперь по тропочке свернешь вправо, — подробно объясняет путь к колодцу и, уже закрывая калитку, добавляет: «Если что, придитё».

Источник: Русская планета. Фото: Максим Шер / «Русская планета»