Почему в России и на Западе помнят о разных холодных войнах
14 Апреля 2014

• Версия для печати

Максим Артемьев

Когда 1 марта, в субботу, я слушал в прямом эфире репортаж из Совета Федерации, где решался вопрос о согласии на отправку российских войск на Украину, казалось, что наступает нечто апокалиптическое. То, что экономика незамедлительно рухнет, сомнений не вызывало, и с утра в понедельник я побежал менять рублевые сбережения на валютные. Спустя месяц я вспоминаю об этом с усмешкой — простые люди, так беспечно в моих глазах приветствовавшие аннексию Крыма, оказались в известном смысле прозорливее тех, кто пугал всевозможными ужасами. Теперь самое время разобраться – почему, собственно говоря, ничего не произошло?

Понятно, что никогда не говори «никогда» и впереди нас может ожидать что угодно. Но нынешняя, удивительно вялая реакция Запада - это, действительно, вторая по важности сенсация после собственно появления «зеленых человечков».

Думается, для понимания происходящего ключевой является следующая фраза, которую как мантру повторяют и государственные деятели, и журналисты: «Не допустить холодной войны!» Генсек НАТО Андерс Фог Расмуссен: «Никто в Североатлантическом альянсе не хочет возвращаться во времена холодной войны». Министр иностранных дел ФРГ Франк-Вальтер Штайнмайер: «Нельзя допустить, чтобы мы в XXI веке пустились в обратный путь к холодной войне».

Причем смысл этих заявлений не в обвинении России, а в предостережении против резких мер в ее адрес, которые и могут спровоцировать холодную войну.

Из такой философии вытекает и нынешняя политика Запада по отношению к России и Украине. Berliner Zeitung в передовой статье призывает новую власть в Киеве рассказать населению, что «Крым уже никогда не вернуть». И новые санкции, как повторяют в европейских столицах, могут быть введены только в случае дальнейшей эскалации конфликта, но никак вследствие удержания полуострова. При этом стоило руководству НАТО заикнуться о «красной линии» для Кремля, как на него обрушился мощный залп из европейских (и не только) СМИ: «Не сметь выставлять никаких ультиматумов Москве! Постоянно вести переговоры, несмотря ни на что!» И вся эта умеренность и уступчивость – ради недопущения холодной войны.

По контрасту с Западом в России эта тема вообще не слышна.

Когда американский политолог задает риторический вопрос: «Хотим ли мы повторения тех дней?», попутно вспоминая с ужасом, как он школьником прятался под партой во время учений по гражданской обороне, то в ответ средний россиянин лишь недоуменно пожимает плечами. А об уроках по НВП у него воспоминания отнюдь не пугающие.

Разница в мироощущении огромна и вполне объяснима. В СССР «борьба за мир», против угрозы ядерной войны велась хоть и неустанно, но из-под палки, без души, сугубо в рамках официальной пропаганды. Никто всерьез ее не воспринимал, прекрасно понимая, что от отдельного человека ничего не зависит, а вся кампания - лишь способ для идеологических карьеристов подняться по номенклатурной лестнице. Более того, чем чаще твердили об «атомной зиме», о направленных на нас боеголовках, тем больше было циничного фатализма. Младшими школьниками мы были убеждены в неизбежности ядерной катастрофы и в жанре черного юмора фантазировали, кто и что будет делать при известии о ракетной атаке.

Напротив, на Западе люди в высшей степени серьезно воспринимали как угрозу ядерной войны, так и свои возможности по ее предотвращению. Свободные люди, привыкшие считать, что сами определяют свою судьбу, не могли смириться с неизбежностью не то что ядерного конфликта, но и с непреодолимостью раскола мира на два лагеря. Отсюда – массовый низовой активизм наподобие лагеря женщин в Гринэм-Коммон, требовавших вывода из Британии американских крылатых ракет. Кстати заметить, баронесса Эштон начинала именно как активистка «Кампании за ядерное разоружение» и сделала себе карьеру на требовании одностороннего отказа Великобритании от атомного оружия. Будущему Верховному представителю ЕС по внешней политике с товарищами удавалось выводить на демонстрации до трехсот тысяч человек — и не согнанных начальством, как в СССР или РФ.

В итоге у Запада и России две разные истории холодной войны, две памяти о ней.

Европейцы помнят безысходность от невозможности повлиять на политиков, кошмар учений в бомбоубежищах, железный занавес, рассекавший Европу. Для россиян же холодная война - это нечто абстрактное (термин сам по себе больше использовался у «них», а не у нас), далекое и неактуальное.

Холодная война в целом на Западе рассматривается не как порождение советского империализма, а скорее как следствие обоюдных ошибок и заблуждений. Соответственно, никто не празднует победу в ней. Считается, что взаимными усилиями она была прекращена («горбимания» никуда не исчезала). Отсюда и первый парадокс – основные претензии общественного мнения направляется не в адрес Путина, а к западным лидерам, точно так же как в холодную войну главными противниками пацифистов и «людей доброй воли» были Рейган и Тэтчер, а не Брежнев.

Второй парадокс – тезис «своя рубашка ближе к телу» верен и в эпоху политкорректности. Как только запахло жареным, идеализм стремительно улетучился. Социальные блага для среднего европейца - слишком важная вещь, чтобы жертвовать ею ради красивых слов. Если выручить Крым означает понижение жизненного уровня хотя бы на 5%, то лучше пусть все остается как есть. «Умирать за Данциг», как в 1930-е, никто не собирается.

Удивительно, но даже память о выигранной войне может действовать парализующе.

После Первой мировой войны воспоминания о страшных жертвах, понесенных французами и англичанами, были той причиной, по которой Париж и Лондон не могли в 1930-е организовать отпор Германии. Ни введение призыва в вермахт, ни ввод войск в демилитаризованную Рейнскую зону – ничто не могло сподвигнуть их на противодействие, поскольку рядовые избиратели, зараженные повальным пацифизмом, требовали от политиков мира любой ценой. Студенты на дебатах в Оксфорде подавляющим большинством проголосовали за резолюцию, что «это собрание отказывается при любых обстоятельствах сражаться за Короля и Отечество». Пресловутый Мюнхенский договор был вовсе не предательством чьих-то ожиданий, а, напротив, воплощением желания рядовых граждан жить мирно и не испытывать проблем из-за какой-то Чехии. Точно так же «остполитика» Вилли Брандта, базировавшаяся на уступках и отходе от конфронтации, до сих пор остается вне критики, несмотря на ее противоречивые результаты.

Сегодня память о холодной войне является тем фактором, который определяет и действия политиков, и реакцию их избирателей. Базовое устремление – не допустить ее повторения. Принадлежность Крыма – вопрос вторичный. После событий на Украине (и дело не только в полуострове, а и в сотне убитых на улицах европейской столицы) жители Запада очнулись и поняли, что не живут в мире, где главная проблема - легализация гей-браков, допустимость эвтаназии или борьба с глобальным потеплением. Но расставание с иллюзиями - процесс болезненный, и за них будут цепляться. Поэтому в обозримом будущем России не стоит опасаться серьезных санкций или вовлечения в глобальное противостояние. Но любые последующие неосторожные действия с ее стороны могут переломить господствующие настроения.

Источник: forbes.ru