Евгений Ройзман: «Я не оппозиционер и буду работать с любой властью»
30 Января 2015

• Версия для печати

Мэр Екатеринбурга и главный борец с наркоторговлей о том, считает ли он себя политиком, что думает о своих предшественниках и почему в его кабинете нет портрета Путина

Заняв кресло мэра, Евгений Ройзман открыл двери мэрии для горожан, отказался от поста охраны и пропускной системы, а по стенам развесил картины. Корреспондент «Профиля» встретилась с оппозиционным мэром и узнала о том, как он искал в мэрии трупы и почему считает себя консерватором и «жертвой пропаганды».

Евгений Ройзман

Городская дума и приемная мэра располагаются на четвертом этаже городской администрации. Весь этаж по периметру густо увешан картинами, по стилю — XX век. По коридору ходят люди. Ни здесь, ни на входе в здание, ни в приемной мэра у меня не спросили документов. Нет ни металлоискателей, ни охраны.

Ройзман сидит в просторном кабинете на диване и с озабоченным видом набирает в айфоне какой-то текст. Он в джинсах и футболке. Мэр поясняет, что только сейчас вернулся из школы, где читал детям лекцию о вреде наркотиков, и просит немного подожать: ему срочно нужно дописать пост в фейсбуке по поводу казаков и Леонида Парфенова. В кабинете на полу стоит около десятка картин. По словам Ройзмана, это из его личной коллекции наивного искусства, которую он целиком (1,5 тысячи картин) намерен подарить городу.

— Вы пришли к власти как оппозиционный политик и уже полтора года занимаете пост мэра Екатеринбурга. Что вы сделали за это время?

— Я все сделал.

— Расскажите.

— Идете по городу — смотрите по сторонам: все нормально в городе, все хорошо. В городе есть свет, тепло, горячая вода, город убирается. Екатеринбург остается лучшим среди всех городов-миллионников. Что я сделал? Хуже не сделал, для начала. Динамика положительная сохраняется. Все сделал. Возрази?

— Я не собираюсь возражать. Чего не было при вашем предшественнике и появилось при вас?

— Все было при моем предшественнике. И при моих преемниках тоже все будет, потому что мы все работаем, каждый день ты на миллиметр сдвигаешь ситуацию.

— Почему же тогда люди решили отказаться от действовавшего главы городской Думы и избрать вас, оппозиционного кандидата?

— Я никогда не был оппозиционером. На меня в свое время навесили такой ярлык, чтобы со мной удобнее было, и с этим ярлыком я живу. Я не оппозиционер, потому что я не занимаюсь сменой власти, мне это неинтересно. Я буду работать с любой властью. Понятно, если это будут не наркоторговцы и не людоеды.

— У вас, я думаю, и возможности не было сменить власть. Вы большую команду привели с собой в мэрию?

— Моя команда состоит из двух человек, это два моих помощника. Мне по штату другого не положено. Надо понимать, что происходит. В свое время Сурков начал бороться с сильными мэрами, и власть разделили: мэр стал представительской фигурой, а сити-менеджера наделили всеми полномочиями по непосредственной деятельности. Друг без друга они не могут. В результате «моя команда» — это весь штат городской Думы, а он не менялся. У меня к ним нет претензий. Это люди, наученные работать.

— Зачем вам понадобилось мэрское кресло, если при вашем предшественнике было все то же, что при вас?

— Нет, ну понятно, что я вношу что-то свое.

— Например?

— Самому о себе сложно говорить.

— Я вот у таксиста спрашивала, он особо ничего не знает.

— Потому что меня нет в телевизоре.

— И почему вас нет в телевизоре?

— А вы сами как считаете?

— Не знаю, я вас спрашиваю.

— Потому что СМИ здесь большей частью принадлежат губернатору.

— А губернатор вас не любит?

— Полагаю, да.

— За что?

— А вы как считаете?

— Я-то как раз не понимаю, за что вас не любить: вы не оппозиционер, не покушаетесь на смену власти, ничего особенно не меняли.

— Когда ситуация у меня была пограничная, когда против меня завели много уголовных дел, я спрашиваю Прохорова (Михаил Прохоров, бизнесмен, экс-лидер партии «Гражданская платформа». — «Профиль»): «Миша, что им от меня надо?» А он говорит: «Им надо, чтобы тебя не было».

— Чем вы заслужили такую неприязнь?

— Однажды в городе появилось много приезжих, единовременно: приезжий начальник полиции, приезжий прокурор, приезжий губернатор. У них были какие-то свои планы на этот город: они везде расставляли своих людей, они совершенно точно знали, кто должен быть здесь мэром. Я в эти планы вмешался и их сломал. Даже не я, а население города.

— А если бы победили не вы, а Яков Силин, ваш предшественник, это соответствовало бы их планам?

— Мой предшественник был человек тихий и спокойный, он стал мэром независимо от своего желания. Так получилось (должности выборного мэра до 2013 года в Екатеринбурге не было, им автоматически становился спикер городской Думы. — «Профиль»). Он спокойно ждал, когда закончится его срок. Потом собрал вещи, обнял меня на прощание, кое-что подсказал мне и ушел. Нормальный мужик, мастер спорта по штанге.

— Получается, своим приходом вы нарушили планы приезжих и в этом смысле выступили скорее даже как консерватор?

— Совершенно верно. Так оно и получилось.

— А где портрет Путина?

— У меня нету.

— Почему?

— Меня не назначали, а выбирали. Думаю, если Путин увидит, что у меня в углу стоит Никола (икона Николая Угодника. — «Профиль»), он не обидится. Невозможно же повесить икону и рядом портрет живого человека?

— Не знаю. А у главы администрации есть портрет Путина?

— В сердце (смеется). Не знаю.

— Вас тоже туда не пускают? (Корреспондента «Профиля» на третий этаж не пустила охрана.)

— Нет, у нас здесь достаточно демократичная обстановка, мы все друг к другу вхожи.

— Очень демократичная. Я попыталась войти в коридор: позвенела сумкой в металлоискателе, и охранник меня выпроводил. Так есть у сити-менеджера портрет Путина?

— Это не ко мне вопрос. Скажу, что есть, может быть, подставлю. Скажу, что нет, — тоже подставлю.

В кабинете помощников Ройзмана портрета президента тоже нет, зато есть написанный маслом портрет мэра. По словам Ройзмана, портрет написал некий полковник, который уже успел отсидеть в тюрьме и выйти. На вопрос, где портрет Путина, одна из помощниц ответила, что «его по телевизору много», а другая достала откуда-то еще один большой портрет Ройзмана, на этот раз фотографический.

— Как в городе обстоят дела с коррупцией?

— Здесь сумасшедшее политическое противостояние между городом и областью, ему больше 200 лет. Город всегда был мощнее и консолидированнее, чем губерния, а потом область. Каждое губернское руководство пыталось подчинить город, и каждый раз не хватало сил, потому что город сильнее. Когда я сюда только пришел, у меня была задача понять, где они прячут трупы. Было понятно, что у них руки по локоть в крови, что они убивают людей, отнимают имущество.

— Они — это кто?

— Вся городская команда.

— Люди вашего предшественника, который вас обнял, уходя?

— Есть еще штат администрации. Здесь работают 70 человек, а там 1,5 тысячи.

— У администрации руки по локоть в крови?

— Да, я был в этом совершенно уверен. Но пришел, огляделся по сторонам и увидел, что как-то непохоже.

— Почему вы вообще так думали?

— Потому что годами велась сумасшедшая пропаганда со всех губернаторских ресурсов. Я постоянно слышал от людей, из СМИ, что город запущен, в городе грязь, город убит. И вот я прихожу сюда, начинаю работать с цифрами, смотреть по сторонам и думаю: как так? Город — один из лучших в России, самое большое количество машин, торговых центров, гостиниц на душу населения, самый высокий человеческий потенциал. В общем-то все не так плохо. Начинаю приглядываться к команде: нормальные люди, никто особо не пьет, у нас у всех куча общих знакомых. И понимаю, что я, как и все, был жертвой пропаганды.

— Неужели без пропаганды не видно, что на самом деле происходит в городе?

— Я заметил, что как только проходит снегопад или дождь, в соцсети вылезает куча народу и пишет про то, что город завален снегом, не убирается. Это политический заказ, который отрабатывается каждую осень, каждую весну. Я решил разобраться. Поездил со снегоуборщиком, поубирал. Взял себе за правило пару раз в неделю все объезжать. И понял, что город на самом деле убирается. Пермь убирается в разы хуже Екатеринбурга. Ярославль, Вологда просто завалены снегом.

Был один мэр (его позже убрали в результате сурковских интриг), в отношении которого я позволял себе непозволительные вещи. Идет снег, в администрации все с ума сходят, готовы уже сами с лопатами на улицы выходить, а я в это время пишу: «Мэр — свинья, в городе грязь». И вот я увидел, как здесь все работают, и мне так стыдно стало. Я нашел того мэра и сказал: «Хочу принести вам извинения, я был молодой, не понимал».

— Как у вас сложились отношения с новыми подчиненными?

— У меня появилось уважение к людям, которые здесь работают. Меня удивляло, что когда я прихожу на работу (а прихожу я в полвосьмого), окна уже горят. В 8 уже все на работе, хотя рабочий день официально с 9. Я понял, что команда работает. Я знаю, как работают там, у губернатора. Здесь работают серьезнее. Я не мешаю команде работать, помогаю там, где только могу, и они со мной считаются. У них выстроена довольно жесткая система, а я больше работаю с людьми. Ко мне приходит очень много народу — до 100 человек за прием. Плюс еще всю неделю идут. (Вы видели, что здесь нет охраны, и ко мне может прийти любой человек.) Я решаю проблемы в каждом конкретном случае. В первое время очень много народу шло по садикам, по 5–7 человек на каждом приеме. Мы строили, строили, за этот год мы 31 садик сдали в эксплуатацию. Весной, я думаю, очереди уже вообще не будет.

— Как распределяются полномочия между вами и сити-менеджером?

— Если говорить честно, то мои полномочия — это вести заседания городской Думы, участвовать в принятии бюджета, осуществлять представительские функции. Все непосредственное управление городом у сити-менеджера. Но я так не могу. Если у меня должность декоративная, это не значит, что я декоративный.

Владения сити-менеджера — третий этаж администрации. Вход туда разрешен только по предварительной записи. На пути случайного посетителя как из-под земли вырастает охранник. За его спиной виднеется пустой сумрачный коридор, с виду такой, как в правительстве.

— У вас были конфликты с администрацией?

— У нас были конфликтные ситуации, даже не конфликтные, а рабочие. Например, меня очень сильно задевает точечная застройка. И не только меня. Один парень у меня на приеме рассказывает, что купил квартиру с видом из окна за 1 млн рублей. Через несколько месяцев во дворе у него началась застройка, в итоге — ни вида из окна, ни двора, и квартира стоит уже не миллион, а 500 тысяч. Знающий человек мне объяснил, что в 2008 году, когда начался кризис, строители разорялись, и тогда город надавал им разрешений, лишь бы они не исчезли. Я создал комиссию по точечной застройке и предложил провести ревизию, чтобы все, что возможно, остановить. И они отозвали все разрешения, которые мы посчитали совсем уж неправомерными, и перестали выдавать новые разрешения на точечную застройку. На переговоры по этому вопросу ушел год.

— А переговоры вы вели с кем?

— С администрацией города.

— То есть с нижним этажом?

— Да. Они мне помогают. Когда возникают какие-то неразрешимые вопросы, мы решаем их вместе. И когда возникают вещи, которые я должен был бы повесить на них и сказать: «Решайте, как хотите», — я тоже решаю это сам, лишний раз их не гружу. То есть мы сотрудничаем, у нас получается.

— Приведите пример вопросов, которые вы решали сами, вместо того чтобы повесить на них?

— Их сто миллионов тысяч. Ну, например, если сюда приходит человек и говорит: «Женя, мне некуда пойти ночевать, сделай что-нибудь», — у меня не было еще ни одного случая, чтобы он ушел и остался на улице. А такие люди приходят каждую неделю.

— И куда вы их направляете?

— У меня есть свои механизмы, договоренности. По каждому человеку я включаю голову, подключаю весь свой ресурс, все свои возможности. Помню, пришел мужик, 78 лет, он жил один, всю жизнь работал. И вот он познакомился с «молоденькой» женщиной, 60-летней. У них началась любовь, а потом как-то его квартира переписалась на нее. Он приходит ко мне и говорит: «Женя, что мне делать? Да, я сам дурак, я оказался на улице». Мы начали думать, решать и в конце концов решили. Потом этот алгоритм отработали...

— Что решили?

— Нашли куда пристроить человека.

— Поделитесь опытом: как и куда пристраивать бездомных людей?

— Я не могу вам всего рассказать. Я нашел, где ему ночевать, где сделать регистрацию, это сложная история, основанная на личных отношениях. В другой раз по-другому нашел, а в третий раз еще по-другому.

— Это была не ночлежка?

— Нет, конечно. Понимаете, то, что я сейчас говорю, будет опубликовано, и по публикации поедут прокуроры, будут цепляться за каждую запятую. Они мне отсекут все возможности что-то делать. Здесь проходит до 6 тысяч проверок в год, 40% рабочего времени уходит на их обслуживание. За мои публикации возбуждают уголовные дела. За каждое неосторожно сказанное слово я получаю предписание прокуратуры. Я не буду рассказывать свои алгоритмы работы. Зачем? Чтобы прокуроры поехали сразу по местам, где я что-то решил? От меня отсечено все. Я работаю, только включая свой интеллект и связи.

— Рассказ о том, как вы пристроили бездомного, мог спровоцировать прокурорские проверки?

— Сто процентов. Вам это может показаться нелепым, диким, но мы живем здесь так. На сегодняшний день возбуждение уголовных дел — это основной механизм политического менеджмента в России. Поэтому я лишний раз ничего не пишу, не говорю, не обозначаю механизмы, не называю людей. У меня уже несколько подвешенных уголовных дел, которые грозят мне отстранением от должности.

— Какие это уголовные дела?

— Например, знаменитый Никольский храм в селе Быньги, я занимался его восстановлением, там купол протекал. Сначала мне вменялось «разрушение памятника» и то, что там иконы украли. В результате закрыли реставрационное отделение училища имени Шадра (отделение создано Ройзманом в 2005 году, там проходила реставрация икон Никольского храма. — «Профиль»), ошельмовали и оболгали всех, кого только можно, иконы у меня изъяли. Это дело продолжается уже более полутора лет.

— Вы в должности мэра реставрацией занимались?

— Нет, раньше. Вся эта история началась во время выборов. Еще тянется история с Филатовой, женой прокурора-убийцы, который сейчас 20 лет получил. Я об этом начал первым писать. Она написала одно заявление о клевете, потом второе, третье. Возбудили уголовное дело. Теперь ждем решения суда. В отношении российской судебной системы у меня иллюзий нет.

— За что вам присылает предписания прокуратура?

— Да за все. Все ждут неосторожности, какого-то опрометчивого шага, пишут доносы в ФСБ, что я «пятая колонна», завербован американцами. Я к этому привык. То депутат какой-нибудь напишет, что я его обозвал, то еще кто-нибудь напишет, что диплом фальшивый, то кто-нибудь расскажет, что в университете был музей икон, а я его обокрал. И по каждому случаю начинаются проверки, допросы. Последняя история совершенно дикая. Пришла ко мне сумасшедшая тетка и сказала, что в 1995 году я ее ограбил. А я ее знать не знаю.

— А многие депутаты вас не любят? Вы говорите, кто-то жаловался, что вы его обозвали.

— Везде есть какое-то большинство, меньшинство... Это совершенно нормальная позиция, если она не выходит за рамки.

— Вы не обзывали депутата?

— Ну особо-то не обзывал. Назвал его мерзавцем. Но, поверьте, он того заслуживает. После этого искали возможность возбудить уголовное дело.

— За что вы его так?

— За то, что врал, за то, что мерзавец. Были у меня основания. Это совершенно нормально, это же жизнь. По этому поводу у меня было несколько допросов. Сложно в такой ситуации работать. У меня не бывает недели, чтобы не вызвали куда-нибудь на допрос или ко мне не приехали. Знающие люди говорят, что это обязательный момент, готовая переговорная площадка.

— Вернусь к вашим подчиненным. Вы говорите, что не сталкивались с коррупцией. Неужели совсем не воруют?

— Я сам не ворую, не беру взяток, поэтому я людей не подозреваю. Я понимаю, что где-то что-то может быть, но воровать на уровне администрации нет возможности ни у кого. Сейчас все на контрактной основе, по любому поводу объявляется конкурс. Я не понимаю, как там можно украсть.

— На конкурсах тоже наживаются. Ведь отработан механизм, когда заранее известен победитель, который потом платит откат. Это нельзя отследить?

— В этом я вообще не вижу никакой проблемы. Проблема в другом. Выигрывает, например, какая-нибудь фирма конкурс на организацию питания в школах. Приходит проверка, и выясняется, что этой фирмы нет, есть только стул и стол. Они выиграли конкурс и собираются искать кого-нибудь, кто это все выполнит, а себе возьмут какую-то долю. И таких случаев сколько угодно. Это действительно проблема. Что касается прямого воровства, то здесь проходит 6 тысяч проверок в год — придите, поймайте за руку. Я же не против. То, что пишут, это все вранье. И про меня — вранье, и про других. Я 15 лет слышу про совершенно конкретных людей: воруют, воруют, воруют. А город становится все лучше и лучше, и за руку никого поймать не могут.

— Вот вы ссылаетесь на проверки, которые ничего не находят. А недавно вы высоко оценили фильм Звягинцева «Левиафан»...

— Фильм хороший.

— Одни его ругают за клевету на российскую действительность, а другие говорят, что все там правда. Так вот в фильме мэр города находится в хороших отношениях с местными прокурором и судьей.

— Вот это самая большая проблема. Такое бывает в провинции и среди губернаторов. Я знаю, как возбуждаются уголовные дела, видел, как силовики приходят к губернатору, и он дает отмашку.

— Но при этом вы говорите, что в городском хозяйстве Екатеринбурга коррупции скорее всего нет, и ссылаетесь на прокурорские проверки, которые ничего не выявили. Разве можно доверять таким проверкам?

— Я не говорю, что коррупции нет. Я не видел, не сталкивался, у меня нет оснований подозревать. Я наслушался журналистов, насмотрелся в свое время телевизора, но когда я зашел сюда, никаких ужасов я не увидел. Здесь экономится каждая копейка. Любая утечка вызвала бы большой скандал. Здесь все живут как под увеличительным стеклом. Но, я думаю, так везде. Федеральное законодательство достаточно жесткое, оно не дает возможности что-либо украсть.

— Откуда тогда, по-вашему, берутся те страшные рейтинги, где Россия по уровню коррупции в числе лидеров?

— Когда дело касается серьезного бизнеса, тогда платят все. Но платят туда, где принимаются решения.

— Разве на уровне администрации такие решения не принимаются?

— Здесь традиционно считается, что коррупционная составляющая — это все, что касается строительства. Так во всем мире. Когда я пришел сюда, я спросил одного из вице-мэров, почему одним он выдает разрешение на застройку, а другим нет? И он объясняет: приходит к нему человек, который хочет что-то построить. Если объект социальный — спортзал, кинотеатр, — ему дают разрешение в первую очередь. Но перед этим поинтересуются, строил ли он что-нибудь раньше и есть ли у него деньги? Если он скажет: нет, не строил, но хочу попробовать, а денег нет, «парни обещали», — ясно, что ему никто ничего не даст. Много было ситуаций, когда человеку под строительство дают землю, пару лет он ее не осваивает, потом мэрия начинает ее требовать обратно. И оказывается, что земля уже давно заложена в каком-то банке и собственника не найти. Тут же к нам идет прокуратура. Поэтому в первую очередь дают возможность строить тому, кто уже что-то построил, кто точно построит, кого знают. Так все и выстраивается. Здесь даже подвоха особого нет. Вот такая аргументация.

— И вас она устроила?

— Пока я не зашел глубже, пока не увидел чего-то противоречащего этому, да.

— Как вы считаете, может ли сегодня в России появиться самостоятельная новая партия, которая представляла бы интересы своих избирателей в политическом поле?

— Весь этот процесс в России регламентируется, регулируется, модерируется. Самостоятельных партий, которые возникли бы сами по себе, я думаю, в ближайшее время не будет, потому что у госудаства есть достаточно возможностей этим процессом управлять. У меня нет никаких иллюзий. Одна из основных проблем в России — это то, что количество проверяющих, надзирающих, контролирующих, охраняющих становится больше, чем количество работающих.

— А то, что партий нет, это проблема?

— Да нет. На худой конец хватит и двух партий, даже приближенных к власти, но с разной концепцией.

— Но нет-то и двух.

— Двух тоже нет. Все, что сейчас есть, это одна партия, ответвления одной партии. Политическая жизнь в этом виде себя, конечно, исчерпала. И похоже, что это становится очевидно всем.

— «Гражданская платформа» — это тоже ответвление от одной партии?

— «Гражданская платформа» — это непарламентская партия. Непарламентская партия даже начинать не может нормальную работу. У «Гражданской платформы» есть тот плюс, что она пока себя еще ничем не запятнала. Ее задача — провести людей в Госдуму, стать парламентской партией. У «Гражданской платформы» хотя бы своя внятная позиция существует.

— Какая?

— Все партии сегодня строят свою политику на распределении: они заглядывают в карман государства и говорят, как распределять. «Гражданская платформа» — это совершенно иное, это партия людей, которые умеют создавать бизнес, умеют сами зарабатывать. Они платят налоги и хотят понимать, как эти деньги расходуются.

— В отсутствие новых партий новые лидеры появиться могли бы?

— Для появления лидера партия не нужна.

— Значит, могут?

— Почему нет?

— Себя вы относите к их числу?

— Нет.

— Почему?

— У меня есть много серьезных задумок, касающихся облика города. Я занимаюсь сейчас проработкой набережной, есть задумки по реставрации купеческих усадеб, хочу избавить город от граффити. Надеюсь, что в какой-то момент эти, не найдя ничего, успокоятся и дадут мне свободно поработать. Хочу доработать до конца своего срока, до 2018 года, и затем уйти полностью в частную жизнь, заняться своей семьей, своей работой. У меня задумано несколько книг, научная работа приостановилась.

— То есть политикой вы не хотите заниматься?

— Не хочу. Вполне возможно, что я в составе «Гражданской платформы» приму участие в этих выборах в Госдуму. А вообще у меня задача — доработать до 2018 года, остаться на свободе, осуществить ряд задуманных вещей.

— Если в Госдуму пройдете, станете депутатом?

— До 2018 года я никуда не пойду, я останусь здесь. Меня в городе любят, и мне это приятно, меня поддерживают, за меня заступаются. Но мы слишком хорошо знаем свою страну, мы просчитаем 100 вариантов, а произойдет 101-й.

— Вы видите сейчас таких новых лидеров, которые не собираются уходить в частную жизнь, а хотели бы прийти к власти и предложить стране что-то новое?

— Нас 140 млн человек. Вы что думаете, среди нас новых лидеров не найдется?

— Пока не видно. Или я ошибаюсь?

— Когда все СМИ сосредоточены в одних руках, то, конечно, ничего не видно. А когда ты ездишь, общаешься, каждый день видишь людей... Поверьте, молодые, нормальные растут ребята, они растут более свободными, чем были мы в их годы. Они еще не отравлены никакой пропагандой, на них вся надежда.

— Михаил Прохоров идет на роль такого нового лидера или он уже не новый?

— У Прохорова есть один очень серьезный плюс: он не чекист, он экономист. Я считаю, что он бы потянул и должность премьера, если бы у него была возможность собрать кабинет. Прохоров умеет собирать очень сильную команду.

— А почему до сих пор он только робко отступал назад?

— Это не так, это взгляд обывателя. На самом деле ситуация гораздо проще. Мы разговаривали с ним об этом. Он сказал: «Вот люди говорят: надо бежать, надо двигаться. Я могу двигаться, но только после того, как пойму, куда двигаться». Я мыслю точно так же: я могу двигаться, но только тогда, когда пойму куда. Пока мне непонятно, куда двигаться, как развернется ситуация.

— Нет даже разговора о том, чтобы ситуацию развернуть?

— Ты же уступаешь дорогу автобусу не потому, что ты вежливый? Здесь тот же самый случай. Поэтому мы никуда не торопимся, смотрим, ждем.

— Алексея Навального, по-вашему, можно отнести к перспективным новым лидерам?

— Навальный — совершенно нормальный парень. Тема, с которой он начал, была у него очень сильная. Его проблема в слишком резкой риторике, он очень быстро посжигал все мосты. Это, на мой взгляд, была ошибка. Но мне легко говорить — я на 15 лет его старше.

— Какие мосты он посжигал?

— Я не буду вам расшифровывать такие вещи. Думаю, что вашим читателям это будет понятно. Считаю, что уголовное преследование Навального несправедливо. Он в очень сложной ситуации находится, особенно сейчас, когда брата посадили.

— Так он подходит на роль нового лидера, от которой отказываетесь, в частности, вы?

— Я думаю, что лидеры должны консолидировать максимально широкие слои общества. Но, с другой стороны, когда лидер пытается нравиться всем, это уже не лидер, а политическая проститутка. Это сложный для меня вопрос. Я думаю, что, когда лидер появится, мы все его увидим.