Дмитрий Шумков был решальщиком
8 Декабря 2015

• Версия для печати

Дмитрий Бутрин, ИД «Коммерсантъ» — специально для The New Times

На цветной машине

5 декабря в своих апартаментах на 52-м этаже башни «Федерация» в комплексе «Москва-Сити» был найден мертвым — повесился на галстуках – юрист и бизнесмен Дмитрий Шумков Вечер в пятницу был бестолковым, я все время на что-то раздражался, ночью был дождь, и я все никак не мог уснуть, но о нем так и не вспомнил. Он звонил в конце лета, как всегда, спрашивал, отчего я не к нему не заезжаю, что-то такое рассказывал о стройке, которую наконец начал где-то на Балчуге, нашел какого-то то ли шведского, то ли немецкого соинвестора. Несколько раз проезжая на трамвае между Большим Устьинским мостом и Комиссариатским, я радовался и даже говорил кому-то в сентябре — вот, больше десяти лет тут был какой-то выморочный пустырь, голубая мечта археолога, чахлые березки уже какие-то там росли, а будет большое здание. Дружок мой Дима наконец взялся за ум и наконец занялся делом, строит большой офисный комплекс — если я ничего не перепутал, вот этот, и это, наверное, будет то, что всех переживет, большая красивая стройка. Не знаю, что теперь будет. В субботу утром я узнал, что накануне Дмитрий Шумков повесился — в собственном офисе в Москва-Сити, в башне «Федерация», на каком-то очень высоком этаже.+ Да, скажете вы, ничего себе у тебя, дорогой, друзья. Да мне и самому-то не по себе.+ Вот, сказал мне как-то коллега из Ъ лет 10 назад, есть один бизнесмен, его мало кто знает, а он довольно важный и информированный человек, то ли с Медведевым где-то учился, то ли родственник кому-то оттуда, познакомься с ним, может, полезно будет. Да почему бы и нет. Информированный человек имел тогда офис в удивительном месте. На офисе висела табличка, информирующая, что в 1999 году именно тут находился предвыборный штаб кандидата в президенты Владимира Путина, а самый роскошный кабинет в этом здании, с видом на Кремль, Дом на Набережной, кинотеатр «Ударник», Большой Каменный мост и Болотную, как раз и занимал Дима – в ноябре 2011 года я даже звонил ему с Болотной, рассказать, что там ему из окна видно. Но, увы, не дозвонился, хотя после что-то рассказывал и ему, и другим знакомым в этом в высшей степени примечательном и много кому в московской околополитической тусовке известном доме. В кабинете в хорошем синем гражданском костюме (а этот цвет отчего-то очень любят носить прокурорские, мода, что ли, у них такая на этот светло-синий цвет?) за столом сидел удивительно улыбчивый человек, примерно мой ровесник. Шумков, сказал он, тезка, а давай на ты? Я тебя читаю всегда, мне интересно, что ты пишешь. Я ведь не московский, я из регионов, а учился в Питере, юрист.+ Так он и записан у меня в телефоне — Дима Юрист. В юриспруденции, как стало очевидно уже минут через десять, он, может, что-то и смыслил, но совсем в другом смысле, нежели я себе представлял себе юриспруденцию. У него был удивительный для Москвы, чисто крестьянский, сугубо практический и очень неширокий ум, сочетающийся с не менее удивительной для Москвы открытой, где-то даже восторженной доброжелательностью. Надо же, со мной такие люди разговаривают, такие темы обсуждают, вот куда я попал, а ты знай наших! Занимался он, как он объяснил с какими-то ужимками и недомолвками, да всем понемногу. Делами. Вот в МГЮА проректором (тут я про себя хмыкнул), еще есть вот какой-то такой жилищный девелопмент (все это с малоуловимым, но знакомым по многим друзьям финно-угорским, удмуртским выговором), да много проектов, а планов еще больше, а возможностей и того больше. Ну да, связи очень хорошие, иначе б здесь не сидел. Нормально, да?+ Сложнее всего давать ответ за чисто человеческие симпатии. С кем держать дружбу — это всегда выбор, а вот за то, нравится ли тебе сам по себе человек, о котором ты еще ничего не знаешь, то, как он себя держит, как он разговаривает, как задает вопросы, как непонимающе глядит ярко-голубыми глазами, отвечать невозможно. Мы подружились с ним буквально в следующие пять минут, как мало с кем удается подружиться, и с тех пор он все время по телефону называл меня «брат», и это было страшно неудобно, поскольку я всегда знал, кто он такой и чем он занимается. Догадывался и сразу, а узнал точно в течение ближайших недель, и всякий раз мне было странно и страшно, он ведь ничего не скрывал, сразу определив в меня в свои. Единственное, что я сразу сказал ему — его деловые связи и проекты меня интересовать не должны; то, о чем мы с ним разговариваем (а в основном это не самые публичные аспекты работы внутреннего механизма российской власти) — это одно, и это мне важно и интересно, а бизнес, которым он занимается – это совсем другое, и я об этом писать не намерен. Это частные отношения частных людей, а не бизнес, мы друг на друге ничего не зарабатываем. Да? Он, кажется, не понял и даже немного обиделся, хотя и не воспринял всерьез, но виду не подал: ему очень хотелось поделиться и рассказать, как ему все это видится, что происходит и узнать, что я об этом думаю.+ А мне было и интересно, и страшно. Особенно когда через несколько месяцев он рассказывал мне, как своему, о том, что вот так он сейчас заработает на пустом месте, на одной вот такой бумажке из прокуратуры, один миллион пятьдесят тысяч долларов, отжав их вот у этого, смотри, крайне неприятного человека. Человек был известен мне и действительно был крайне неприятным бандитом, и я чувствовал себя совершенно непонятно: и что я должен делать? Позвонить неприятному человеку? Написать заявление в Генпрокуратуру о подготовке к уголовному преступлению? Сказать юристу Диме, что он не должен так делать, не должен звонить из своего странного кабинета отлично известным мне людям из той же прокуратуры и вообще не должен заниматься тем, что совершенно точно называется коррупцией? Что ему сказать — прекрати, брат, не делай так? Но брат — это ж только слово, у меня есть свой родной брат, и почему я здесь и все это слушаю — только потому, что мне понравится этот посторонний мне человек? Поэтому я сидел и думал, ошарашенный, что ему вообще-то про все это сказать.+ А, кстати, избавил он меня от неловкого молчания, смотри какая пробка встала на Большом Каменном. Ты, кстати, не торопишься, тебе куда потом, на Тверскую? (а я торопился на следующую встречу). Давай я тебя на цветной машине на твою Тверскую отправлю. Я в недоумении посмотрел на мост, на пробку, на него. На цветной машине, повторил он с разоружающей простотой, с мигалкой, чтобы в пробках не стоять, ты простоишь тут минут сорок, а так отлично доедешь. Я представил себя на этой цветной машине, въезжающем на Боровицкий холм, и вдруг понял, что мне очень бы этого хотелось, и понял, что Шумков это тоже отлично понял и ухмыльнулся — мол, знай наших! И тут же он перевел разговор на другое, и я выдохнул с благодарностью, и через пятнадцать минут шел пешком на мост к метро «Александровский сад», зная, что всего этого быть не должно, что все это чудовищно и неправильно, и тем более – что все это происходит со мной, с ним и со всеми остальными.+ Ездить на Малую Якиманку я, тем не менее, не перестал, хотя всегда первым звонил Шумков. Было прекрасно, что ему совершенно ничего от меня не надо, разве что иногда посоветоваться – к счастью для меня, по каким-то абсолютно законным и честным сторонам его деятельности, в других его делах я, слава Богу, помочь ему ничем был не в состоянии. Это было бы хорошо, если бы все эти странные и страшные люди во власти были какими-нибудь чудовищами с искаженными от ненависти лицами, какими-нибудь уродами, чтобы рук у них было шесть, а во лбу поставленная самой природой несмываемая Каинова печать. И заниматься они должны, конечно, исключительно дурными и общественно осуждаемыми делами. Но нет. В кабинете Шумкова я не один раз видел людей более чем уважаемых, сенаторов, заместителей генерального прокурора Чайки, вице-губернаторов, людей из госкорпораций. И разговоры-то там шли все больше о вещах нужных и важных - во всяком случае, при мне. О центрах правовой помощи, о законопроектах, о стройках, об инвестиционных проектах. О пропаганде правовых знаний на телеканале НТВ, об увековечивании памяти одного из создателей российского современного права Олега Кутафина, умершего начальника и вроде бы патрона Димы, об Ассоциации юристов России и ее пристойных и важных делах.+ Впрочем, порой в эту странную музыку хаотической и бессистемной общественной деятельности вмешивались какие-то странные нотки. То Шумков притаскивал буквально за руку какого-то сидящего в приемной бледного академика (никогда не думал, что академики могут так бояться, и кого — умкова?), и мы обсуждали в этой противоестественной компании ситуацию в профильном комитете Госдумы, какие-то скрытые течения в юрсообществе, какие-то расклады, в которых я ни черта не смыслил, и академик — тоже не смыслил. То он звонил из Парижа и давал трубку незнакомому французскому мультимиллионеру, у которого он только что зачем-то купил завод по производству горных лыж, и тот что-то веселое хрипел в трубку на смеси английского и французского. Я старался по уговору как можно меньше знать, что Дима еще задумал. В роли бизнесмена он смотрелся еще более нелепо, нежели в роли прокурорского или в роли человека власти. Да он и сам понимал, что он не про это, а про коррупцию, про решать вопросы и про купить и продать ситуацию. И бизнес его вроде бы рос, и рос баснословно, и мне совсем не хотелось знать в деталях, как он его делает. И из разговоров с Шумковым, и из всех других разговоров за эти годы я более или менее представлял себе, как делается в стране практически все, что делается – и в этих кругах, и этажами ниже.+ Именно поэтому я и не люблю расследования как жанр. Да, возможно, Шумкова убили. Да, возможно, это связано с обвалом на строительном рынке, с его долгами, с ситуацией вокруг прокуратуры, с борьбой башен и прочими реалиями. Но никому не объяснишь, как это устроено не с точки зрения выписок из ЕГРЮЛ, не с точки зрения башен, а с точки зрения людей, которые в этом участвуют. Тогда как осмысленный ответ на вопрос «почему все так?» возможен только с этой точки зрения – или же с точки зрения беспристрастного суда, перед которым мы все еще, очевидно, предстанем. Некоторые, как выясняется, прямо сейчас, буквально сегодня.+ Когда он напрямую спрашивал, что я обо всем происходящем думаю, я аккуратно давал понять, что все о нем понимаю. Так было и в 2005, и в 2009, и в 2012 году, все одно и то же. И он всегда вздыхал и переводил разговор на другую тему. Он вообще был удивительно легкий в общении человек и поэтому звонил все реже и реже — раз в полгода, раз в год, звал показать свой дом на Рублевке, да как-то у меня все не складывалось. Он по-прежнему был крайне симпатичным человеком, хотя, разумеется, он не должен был быть мне симпатичен, раз уж я понимаю о нем все, что нужно о нем понимать. В последний раз после целого года, когда я о Шумкове уже почти забыл, он позвонил — в конце лета. Что-то рассказывал про то, как он сейчас поднимет с немцем девелоперский проект, как хорошо, что ему этот участок достался и он этого немца нашел, а сами посудите, стоит без дела отличный участок в километре от Кремля, можно пригласить крутого английского или итальянского архитектора, да и в Москве, брат, есть совершенно отличные ребята, такое умеют, что и в Лондоне удивляются, ты же был в Сочи? А приезжай как-нибудь ко мне, говорил он в трубку, поговорим, что вообще в мире происходит, давно же не говорили, сто лет тебя не видел.+ Я не приехал: не хотелось, было много дел. Да и, врать не буду, меня малодушно устраивало, что он звонил так редко. Ведь мне не нужно было думать о том, что ему говорить о том, кто он такой — потому что тогда мне не нужно было бы думать о себе, кто я такой. Друг мой повесился, и теперь уже поздно ему сказать — прекрати, брат, не делай такhttp://newtimes.ru/articles/detail/105249/#hcq=VEZ3gwp