Северная Корея — страна фейков
7 Января 2016

• Версия для печати

А.Нарышкин

― Начинаем наш эфир. Всем добрый вечер! Меня зовут Алексей Нарышкин. Напротив меня – режиссер и президент «Артдокфест» Виталий Манский. И сегодня: Северная Корея глазами Виталия Манского. Здравствуйте!

В.Манский

― Добрый вечер!

А.Нарышкин

― Ваш фильм «В лучах солнца» активно путешествует, можно, наверное, так сказать, по различным фестивалям. Это как раз фильм о Северной Корее. В одном из интервью вы сказали, что съемки этой ленты были для вас самыми экстремальными за всю карьеру. В чем тут была сложность?

В.Манский

― Экстремальность была не столько в съемках, сколько в атмосфере, в том пространстве, в котором мы жили. Потому что у меня были разные довольно-таки сложные экспедиции и экстремальные. Но, может быть, знаете, из каких-нибудь собственных фобий – я не могу утверждать, что нас там 24 часа в сутки прослушивали или просматривали – но вот эти ощущения, когда ты даже в комнате гостиничной не можешь говорить со своими коллегами, когда ты выходишь для этого в коридор, или когда ты специально продумываешь какой-то лексикон, который обозначает какие-то вещи, серьезно это используешь в течение длительного времени; или когда ты на ночь баррикадируешь свой номер стульями, чтобы никто, пока ты спишь, не вошел, потому что у тебя там находятся отснятые материалы; или когда, действительно, по факту ты всегда носишь отснятые материалы с собой в рюкзаке, куда бы ты не отправлялся – это все вместе, конечно, создает какое-то напряжение, которое я, правда, не испытывал нигде никогда за всю свою достаточно объемную карьеру, опыт работы в разных странах, включая Кубу, Зимбабве, Китай.

А.Нарышкин

― Расскажите в двух словах о фильме «В лучах солнца». Кому принадлежит идея? Кто писал сценарий?

В.Манский

― Идея, конечно, всегда принадлежит автору, в данном случае, мне. Я очень хотел сделать картину в Северной Корее. Можно сказать, я об этом мечтал, не мечтая об этом, потому что все мы понимали степень закрытости этого государства. И когда у меня случилась оказия начать переговоры с северокорейской стороной, я, в общем, пошел на всех их условия и требования – такие, знаете, предложения, не подлежащие обсуждению.

Поэтому это совместное производство, поэтому этот сценарий был написан северокорейской стороной: хвост вилял собакой. Ну, конечно, я попытался каким-то образом отстаивать какие-то позиции. Что-то было учтено, что-то нет. Но по сути, достаточно простой сценарий о девочке, которая собирается стать пионером, как все дети в Северной Корее. В день рождения Ким Чен Ира их принимают в пионеры. О девочке, которая получает первое свое ответственное задание – участие в большом празднике, параде или празднике НРЗБ; и становится участником этого парада. То есть долгое время к нему готовится, репетирует и в конечном счете становится одним из тысяч частей, пикселей вот этой большой картины всеобщего счастья, которые известны на весь мир и даже вошли в книгу рекордов Гиннеса как самая большая живая картина. Ну, советские или российские граждане помнят это по Олимпийским играм, когда слезинка медвежонка капала. Но в России, конечно, это жалкое подобие тех огромных картин.

В общем, вот такой сценарий: семья, быт. И, в общем, забегая вперед, скажу, что я и планировал снять картину по этому сценарию, потому что мне казалось, что сам этот сценарий, сама фактура позволит мне без двойного дна показать, в общем, истинную картину вещей. Ну, я бы сравнил, может быть, с картиной Лени Рифеншталь «Триумф воли», которая была абсолютно принята и использовалась Третьим рейхом для своих целей. А сегодня во всем мире мы, зная цену, которую заплатило человечество за этот эксперимент, смотрим на эту картину совершенно другими глазами. И мой авторский замысел заключался в том, что эта картина должна была быть единой и для Северной Кореи, которая видит ее своими глазами и для всего мира, который бы видел эту картину совершенно иным образом.

Но из трех экспедиций, которые были прописаны в договоре, нам позволили побывать там съемочной группой только два раза, и, соответственно, тот сценарий не был реализован, договор потерял свою силу. И мы делали картину из того материала, который мы сняли в течение двух экспедиций.

А.Нарышкин

― Вы нарушили условия договора.

В.Манский

― Нет, условия договора нарушила корейская сторона, потому что нас просто не впустили третий раз.

А.Нарышкин

― Если бы третья экспедиция состоялась, получилось бы пропагандистское кино?

В.Манский

― Нет, конечно, Я же не столь наивен. Получилось бы кино, которое своим гиперпафосом было бы саморазоблачением системы. То есть я бы дошел до логического конца в этом корейском сценарии, который бы сам себя разоблачал. И я считаю, что материал позволял этот сделать, и фактура жизни в Северной Корее позволяла это сделать. Но в отсутствие этой мощной доминанты мы стали делать другую картину, которая в каком-то смысле объясняет, как работает система. Мы стали использовать в монтаже те кадры, которые снимали втайне от сопровождающих, что, кстати, было очень сложно сделать.

Действительно, — я так вспоминаю: я снимал и в Кремле, и в Ватикане, и в резиденции Далай-ламы, и в колониях строго режима, — такого контроля, как в Северной Корее, просто невозможно себе представить. Когда тебя привозят в гостиницу, из которой ты просто даже не можешь выйти, потому что ты имеешь право выйти из гостиницы только с сопровождающим, когда твои сопровождающие селятся в гостинице рядом с тобой и полностью контролируют – ты просто не можешь физически из нее выскочит. Когда пункт в договоре, который ты совершенно спокойно подписываешь, который гласит следующее: «Корейская сторона обеспечивает прохождение отснятого материала таможенный контроль» — и ты, естественно, подписываешь это. А оказывается, на практике, что они прямо в гостинице, где ты живешь, устанавливают специальное оборудование, и ты каждый день должен сдавать им материал, и они просто уничтожают тот материал, который не проходит таможенный контроль.

А.Нарышкин

― Ваши материалы, отснятые в течение дня, таким образом, уничтожали?

В.Манский

― Ну, конечно нет. То есть они уничтожали ту карту, которую мы им давали. Просто у них в отсутствие интернета и в отсутствие как бы понимания технологий, у них отсутствует понимание, что материал можно как-то скопировать, что его можно перенести на жесткий диск; что даже на карте, которую мы даем – естественно, мы что-то старались снимать больше, чем они предполагали…

А.Нарышкин

― Слушайте, но это так странно. Вы в самом начале… Я, кстати, правильно понимаю, что переговоры у вас по поводу создания фильма шли не напрямую с корейцами, а все-таки через нашу структуру, через Министерство культуры?

В.Манский

― Нет. Шли напрямую с Северной Кореей. Более того, я приезжал на ознакомление, на выбор натуры, как это называется.

А.Нарышкин

― Это ваша первая экспедиция?

В.Манский

― Первая экспедиция, да. Всего я три раза был в Северной Корее на протяжении года.

А.Нарышкин

― Кажется странным: сначала вы соглашаетесь играть по их правилам, а потом как-то втихаря что-то перекидываете на какие-то карточки, и начинаете обманывать добрый северокорейский режим.

В.Манский

― Нет, когда я снимаю кино, я всегда снимаю все, что меня окружает, и пропитываюсь тем, что меня окружает и собираю материалы. Это уже такое правило… как любой врач, начиная обследование пациента, меряет у него температуру: нужно это не нужно…

А.Нарышкин

― Ритуал.

В.Манский

― Абсолютно. Поэтому, например, помимо всего прочего, я интересовался, конечно, насколько позволяли мне условия северокорейской жизни, собственно, жизнью Северной Кореи. Я интересовался какими-то параллельными процессами. Я смотрел прессу, я смотрел телевидение. Более того, мне специально привезли такую установочку небольшую, которая нам позволяло скачивать северокорейское телевидение на жесткий диск в режиме нон-стоп просто для того, чтобы: а) можно было потом его просматривать, когда мы уже приехали со сьемок, а б) чтобы это просто было для какого-то более глубинного понимания того пространства, в котором ты живешь. Нужно сказать, что это запрещено в Северной Корее, как многое-многое другое запрещенное в Северной Корее… Вот, например, что мы прятали от северных корейцев, и что, конечно, удивит нормального здравомыслящего человека – там, например, запрещено снимать лики вождей, на которые падает тень.

А.Нарышкин

― А лики вождей, насколько я понимаю, они везде.

В.Манский

― Тотально везде. То есть там есть закон: нельзя, например, снимать кадр, когда лик вождей фрагментарно в кадре. Или нельзя снимать панораму, которая не заканчивается на лике вождей. То есть президент панорамой проехать. Вот панораму какую-нибудь делаешь по городу, и там лик вождей – вот нельзя ехать дальше, когда он закончился. Нельзя снимать, когда на них падает тень. Но совершенно естественно, ты снимаешь 12 часов – на него падает тень. Ну что тут делать? Запрещено. Этот кадр не проходит цензуру.

Прошу понять меня правильно, прежде всего, в Северной Корее нет какого-то там, по крайней мере, в Пхеньяне я не видел, какого-то тотального голода, каких-то попрошаек; спящих на улице людей, что есть, как вы знаете, во всем мире и даже в какой-то самой благополучной Швейцарии, в Женеве сколько раз я видел бомжей с тележками… Ничего такого в Северной Корее нет. Все формально прекрасно.

А.Нарышкин

― Формально.

В.Манский

― Ну, формально в том смысле, что…

А.Нарышкин

― Просто из ваших прежних интервью я понял, что вас конкретно в Северной Корее, в Пхеньяне ждали кругом потемкинские деревни.

В.Манский

― Нет. Потемкинские деревни в том смысле, что вот ты видишь улицу – ну, чистая улица, здание нормальное, современное, построенное, условно говоря, в 70-е годы. В принципе раньше, говорят, стояли посты, нельзя было заходить во двор. Сейчас нам иногда удавалось проскочить через двор.

А.Нарышкин

― Иностранцам имеется в виду.

В.Манский

― Да, иностранцам, конечно. И ты видишь, что оказывается этот дом отапливается какими-то дровами. Там есть специальные какие-то топки. И вот сидят люди, палят какие-то дрова, подходит это тепло вверх…

Я сейчас объясню, что, вообще, подразумеваю под словом «фейк». Ну, например, когда в первую поездку мне дали возможность из пяти девочек в течение буквально десяти минут выбрать героиню фильма – должен заметить, что героиню документального фильма я выбирал в тот момент, когда сценарий этого фильма был уже написан, то есть был написан сценарий с историей, с какими-то отношением людей, с болезнью одной из девочек, которая вывихнула ногу, занимаясь танцами и попала в больницу… То есть мы, получается, за полгода до съемок выбирали девочку, которая через полгода должна была вывихнуть ногу и попасть в образцово показательную больницу – ну, такой абсурдизм абсолютный, но, тем не менее. Так вот, я успел за это время задать по два вопроса: «Кем работают их родители?» – ну, потому что в сценарии было написано: работа мамы, работа папы – без указания конкретики, и: «Где она живет?» — сама эта девочка. Вот выбрал я, собственно, не по каким-то физиономическим или актерским данным, а выбрал девочку, которая сказала, что ее папа работает журналистом. И я тут же смекнул, что журналист – значит, возможность еще куда-то дальше пробраться с ним по работе в какие-то пространства. А мама работает в заводской столовой, что тоже мне показалось интересным: как люди едят, что они едят и так далее.

А.Нарышкин

― Тем более, есть некое такое представление о Северной Корее, что там вообще ничего не едят.

В.Манский

― Да. И второй вопрос – Где она живет? – она ответила, что живет в однокомнатной квартире с мамой, папой и старшим поколением в районе вокзала, тоже такой район… я его видел…

А.Нарышкин

― В столице.

В.Манский

― Естественно, это в столице. Она в лучшей школе города и так далее. Но, когда мы уже приехали снимать непосредственно, вдруг выясняется, что папа из журналиста превращается в инженера на образцово-показательной швейной фабрике. И я понимаю, что я эту фабрику видел во всех журналах «Корея», я видел в других телерепортажах из Кореи. Мама оказывается также сотрудницей образцово-показательной фабрики по изготовлению соевого молока, которую, кстати, подарил Северной Корее кореец из Японии, и тоже эту фабрику я видел во всех пропагандистских материалах. Девочка с родителями оказывается в огромной трехкомнатной квартире в самом красивом месте Пхеньяна – это без преувеличения – с видом из окна на памятник идеям Чучхе. Но, когда ты туда попадаешь, ты понимаешь, что они чувствуют себя как-то неестественно.

А.Нарышкин

― Ну, не их дом.

В.Манский

― То, что это не их дом, это понятно. Для меня вопрос другой: Их вообще переселили в эту квартиру, потому что их стали снимать в кино. То есть может быть так, что, знаете, снимают в кино – давайте-ка мы им дадим квартиру хорошую, и они будут там жить… Или их привозили на съемки? Вот на этот вопрос я ответственно ответить, конечно, не могу. Но факт заключается в том, что в шкафах, куда я без спроса, прошу прощения у всех, кого это покоробит – заглянул в шкафы – они оказались пустыми. Ну, в общем, ты чувствуешь, в этой квартире живут или не живут. Хотя по факту там стояли их фотографии на полочках, то есть как-то было поработано. Все-таки, что любопытно, этот журналист, который превратился в инженера – ведь, собственно, на этой фабрике все понимают, что он не инженер. Более того, по всей вероятности, там нет даже такой должности. При этом никто глазом не повел, когда он там выполнял какие-то обязанности. Все ему аплодировали в определенных сценах, когда там была сцена, что его все поздравляют, что его дочь стала пионером. И на доске почета на фабрике он висит на первом месте как инженер с цветами.

Притом, что, знаете, еще что скажу: я был в странах, куда более бедных, чем Северная Корея. Ну, Зимбабве чего только стоит, но и Куба, в общем, не сказать, что процветающая страна. Да и в Бразилии я был, и в Мексике. Они даже, может быть, в Северной Корее живут формально или внешне как-то уж не так плохо. Там страшно другое – что они живут, на мой взгляд – это моя оценочная категория – абсолютно чужой жизнью, в абсолютно несвободном обществе. Они вообще не могут принимать никаких решений. Это абсолютная какая-то…

А.Нарышкин

― Подавленная воля.

В.Манский

― Абсолютно, да.

А.Нарышкин

― И передается еще из поколения в поколение.

В.Манский

― В этом, кстати главный фокус. Потому что я делал, например, картину на Кубе и прожил там более трех месяцев. И на Кубе, прежде всего, было немалое количество жителей, которые на своем личном опыте знают, что такое Куба до революции. Потом все-таки Куба при всей закрытости – больше количество эмигрантов, беженцев, и там какая-то вольная или невольная существует связь с внешним миром. Да, конечно, на Кубе тоже весьма определенным образом рассказывают о реальном положении вещей за пределами острова Свободы, но, тем не менее…

А.Нарышкин

― Куба меняется.

В.Манский

― Я был в 9-м году, поэтому с тех пор Куба, видимо, сильно поменялась. Я, кстати, хочу съездить посмотреть степень этих изменений. В конце концов на Кубе есть жвачка, джинсы, проститутки… Точнее, они не проститутки, а девушки, которые зарабатывают на хлеб…

А.Нарышкин

― Телом.

В.Манский

― Телом. Есть диссидентское движение. Есть «Комитет белых вдов». Есть культура, кино, литература и так далее. Ничего подобного в Северной Корее нет – это я могу ответственно сказать.

А.Нарышкин

― Но слушайте, диссидентов там вряд ли моги показать. Я, насколько я понимаю – читал ваше интервью и, вообще, распространенная практика, — когда кто-то приезжает в Северную Корею, там сразу к человеку приставляют сопровождающего. Вряд ли сопровождающий вам рассказывал: «А вот этот квартал у нас, он славится тем, что здесь живут самые такие… серьезные оппозиционеры».

В.Манский

― Это верно. Но на Кубе у нас тоже были сопровождающие, но как-то все равно эта информация просачивалась. Мы даже в Гаване чуть даже не наткнулись на манифестацию этих «Белых вдов». Потом как-то в разговорах звучало, вот этот термин «Борода» — это такой, достаточно запрещенный термин, обозначающий Фиделя Кастро. И, в общем, все равно ты чувствовал, что там существует двойное дно.

А.Нарышкин

― Но в Корее таких намеков даже нет.

В.Манский

― Нет, нет абсолютно.

А.Нарышкин

― Виталий Манский, документалист, и, в частности, режиссер фильма «В лучах солнца». И как раз о съемках этого фильма в Северной Корее мы сегодня говорим в нашем эфире. Вам удалось поговорить с теми, кого вы снимали и с какими-то другими простыми жителями?

В.Манский

― Ситуация следующая. Мы, вообще говоря, — сначала втайне, потом это стало явным, — привезли в качестве звукорежиссера нашей группы… не звукорежиссера, а преподавателя корейского языка Московского университета…

А.Нарышкин

― Сплошной обман.

В.Манский

― Потому что, понимаете, я уже до съемок был две недели в Северной Корее. Я был готов во всеоружии, скажем так. И мы, конечно, по крайней мере, какое-то время знали, о чем они говорят, предполагая, что мы их не понимаем.

А.Нарышкин

― То есть у вас был официальный переводчик с корейской стороны и ваш «звукорежиссер» в кавычках…

В.Манский

― Да, который переводил. И вот удивительно, что они, в общем-то говоря, ничего такого секретного не говорят. То есть у них все разговоры очень простые. Просто дают без комментариев какие-то указания. Там есть определенный ранжир среди сопровождающих нас людей – а нас сопровождал только близкий круг сопровождения 7 человек – это, когда мы снимали, скажем, в квартире, в каких-то локальных пространствах: квартира, школа, — а когда мы снимали на улице, — но таки съемок было очень мало, — там еще привлекались дополнительные силы, когда просто перекрывался этот район, квартал. То есть очень простые, несложные разговоры: сделай, принеси, пойди, скажи… и так далее.

Что касается общения с героями – общение через переводчика. Ты, допустим, пытаешься задать вопрос – тебе сам переводчик говорит, что «сейчас не отвлекайте» или «сейчас не время». Куда бы я не приезжал, всегда, — как бы там ни было, даже если существует языковой барьер – всегда тебя пытаются о чем-то спросить. В каком городе живете? Есть ли у вас дети? – какие-то простые вещи. Ни разу герои фильма… ну, хорошо, девочка – 8 лет – она может стеснятся. Но родители, взрослые люди – они ни разу нам не задали ни одного вопроса за все время работы. Нужно понимать, что такое все время работы. Все жестко регламентировано сценарием. Вот эпизод в квартире, он короткий. Эпизод – ну, он не вошел в фильм – девочка смотрит на календарь, считает, сколько дней до приема в пионеры. Вот ты приезжаешь – они сидят, тебя ждут. Вот календарь, пожалуйста, висит. — «Вот, пожалуйста, снимайте этот эпизод, как девочка пальцами считает». Ты говоришь: Ну, подождите, я хочу там… девочка сама захочет подойти…

А.Нарышкин

― Или надо устроить разогрев, чтобы она…

В.Манский

― Нет-нет-нет. «Всё, мы людей тут сняли, они очень заняты. Девочку сняли оттуда…, этих – оттуда…».

А.Нарышкин

― С фабрики.

В.Манский

― Да. «Быстро снимайте, как она считает пальцем. Вот календарь, вот девочка…». И ты тратишь огромное количество времени и энергии, чтобы объяснить: «Ну, слушайте, давайте мы снимаем как девочка… ну, елки-палки! – просто сидит за столом, читает…». После часовых переговоров: «Ну ладно, давайте… Вот что она читает? Вот это она читает… Вот снимайте». Это, конечно, совершенно!.. И в этой ситуации предположить, что они что-то еще тебя спрашивают, просто невозможно.

Был момент, мы, кстати, в машине долго сидели, ждали. И я как-то пытался их о чем-то спросить. Так ситуация сложилась, что вот они – вот мы. Вот машина, и всего два сопровождающих – нереально! То есть ты спрашиваешь – они как-то… что-то говорят типа: — «Как вы живете?» — «Хорошо». – «А сколько часов вы работаете в день?» — «Не отвлекайте их. Они сейчас…»

А.Нарышкин

― Думают над следующей сценой.

В.Манский

― «Думают – не отвлекайте их». Всё, точка!

А.Нарышкин

― Простые жители, они все такие или только те люди, с которыми вы чаще всего общались? За счет того, что они были под пристальным вниманием.

В.Манский

― Простые люди… Понимаете, вот я скажу следующее: нам за достаточно длительный период времени несколько раз удавалось уйти от сопровождения, скажем мягко, и мы пытались что-то либо посмотреть сами либо даже что-то снять, потому что мы снимали, в том числе… у нас были маленькие фотоаппараты достаточно приличные, дающие качество – мы попытались что-то такое снять. Я подчеркиваю, это в отсутствие мобильной связи, в отсутствие какой-то мощной координации…

А.Нарышкин

― Ой, слушайте, а мобильной связи нет в принципе или она только для избранных?

В.Манский

― Я иной раз видел людей с мобильными телефонами, но выяснилось, что там существует какая-то внутренняя связь – это для очень избранных людей. По крайней мере, у нашего сопровождающего была мобильная связь. Он постоянно докладывал о происходящем еще куда-то выше. Но суть такова. Ты как бы выскочил из гостиницы – а мы жили в самом центре города – ты куда-то попал, в какие-то соседние улицы. Люди, сами люди – обычные прохожие – тебе препятствуют в твоей съемке.

Но нужно понимать – мы же тоже не идиоты, — там есть какие-то бараки, есть какие-то неприглядные вещи – мы даже на них внимания не обращали. У нас картина, кстати, в следующем году, я надеюсь, выйдет в России – все смогут посмотреть и убедиться, что у нас не картина, изобличающая какой-то низкий уровень жизни в Корее или еще что-то такое. Но просто ты хочешь снять автобусную остановку или как люди читают газету. Там очень распространено – вот читают люди газеты. Они видят, что ты достал фотоаппарат – и обязательно кто-то встанет, подойдет – начнет перед тобой махать руками. Через буквально 5-7 минут запыхавшиеся твои сопровождающие: «Что ж вы! Почему вы вышли из гостиницы? Вы что, хотите проблем, вы что хотите, чтобы мы прекратили съемку?» И ты стоишь как дурак. С одной стороны, ты ничего зазорного не сделал. С другой стороны, абсолютное как бы ЧП.

А.Нарышкин

― В их представлении, в представлении простых жителей вы, наверное, как шпион? Группа шпионов, диверсантов.

В.Манский

― Там в принципе человек без сопровождения, то есть иностранец без сопровождения – это шпион, я так полагаю. И, кстати, иностранцев очень мало. Нужно сказать, что в период, по-моему, начла ноября до середины марта Северная Корея вообще закрыта для посещения иностранцами. А вот последняя наша поездка, которая была в апреле, на день рождения Кир Ир Сена уже – в принципе иностранце были уже, но мы их всех уже узнавали в лицо, потому что это были три-четыре группы иностранцев по 10-15 человек в группе, и мы постоянно с ними пересекались на различных объектах, куда нас возили. Маршрут весьма определенный. Даже улицы определенные, по которым возят иностранцев. Один раз улица эта была перекрыта репетицией какого-то очередного митинга, и нас повезли параллельной улицей. И это не тоже ужас-ужас, но совершенно другое зрелище.

А.Нарышкин

― Давайте сейчас сделаем перерыв на несколько минут. В программе «Своими глазами» Виталий Манский, режиссер, президент фестиваля «Артдокфест». И Виталий Манский рассказывает о том, как снимал в Северной Корее свой фильм «В лучах солнца». Оставайтесь с нами!

НОВОСТИ

А.Нарышкин

― Продолжаем программу «Своими глазами». Сегодня в нашей студии Виталий Манский, режиссер, президент фестиваля «Артдокфест», и Виталий рассказывает о том, как снимал свой последний, пока что крайний фильм…

В.Манский

― Ну, крайний. Сейчас я уже монтирую картину, которую на Украине в течение всего года снимал.

А.Нарышкин

― Лента ваша называется «В лучах солнца», и снимали вы ее в Северной Корее. Вот как раз о Северной Корее и о съемочном процессе сегодня… Я, насколько понимаю, вы были только в Пхеньяне или удалось посмотреть другие города? Есть ли какой-то контраст?

В.Манский

― Я, действительно, был только в Пхеньяне. Из города мы вообще – съемочная группа не выезжала, а я выезжал из города, когда ездил в ознакомительную поездку. Меня возили на какую-то плотину – гордость, стройку пятилетки, — еще куда-то. Но в принципе они же знают маршруты, по которым они возят иностранцев. Там можно увидеть, что на горизонте какие-то бараки. Но видишь, что, конечно, жизнь за пределами Пхеньяна крепко поскромнее. Но сказать, что она там лучше, чем некоторые деревни Вологодской области – ну, я бы не сказал. Может быть, бараков нет. Там все-таки есть эта барачная культура. Но она есть и в Китае при всем при том. Но никаких трудовых лагерей, о которых так много пишут или еще чего-нибудь такого, я не видел.

Я, опять же повторюсь, нигде не видел ни нищих, ни голодных, ни попрошаек, никакой уличной торговли. Да больше скажу: я не видел ни одной кошки, ни одной собаки и даже птиц не видел в городе.

А.Нарышкин

― Может, от вас прятали?

В.Манский

― Нет, точно не прятали. Я вот видел на многих балконах клетки с голубями, но это не клетки голубятников, это не голубятни. Что делают голуби в этих клетках на балконах, я не знаю и фантазировать не буду. Оставляю право фантазии радиослушателям. Есть какая-то странность. Понимаете, когда время проходит, ты начинаешь как-то… что-то не так, что же не так? Это не так…

Как один, кстати сказать, документалист, который снимал – датский, — я не знаю, что там со мной, а его-то прокляли на веки вечные. Он заметил, что на улице нет инвалидов, и сказал это – там прямо в фильме – сказал сопровождающему. И удивительным образом там через неделю там, куда его стали возить, стали появляться инвалиды. Понимаете? Но отсутствие инвалида на улице тоже ни о чем таком не говорит, как отсутствие кошки и собаки. Но в целом, когда все так выхолощено, все так как бы прекрасно, а при этом у тебя так много вопросов к этому прекрасному – начинает просто… какой-то ультразвук: вот все хорошо, а этот ультразвук… и у тебя просто начинают болеть зубы. Вот такое ощущение, что ты находишься в пространстве с каким-то ультразвуком.

А.Нарышкин

― Я, насколько понял из ваших прошлых интервью, много было для вас специально или может, для других иностранцев, которые снимают тоже какие-то фильмы, сюжеты, были выстроены декорации и готовились постановочные какие-то сцены.

В.Манский

― Да, конечно. Это совершенно естественно. Я могу привести массу примеров. Там были примеры, настолько меня по-человечески ошарашивающие, что я даже терял квалификацию и просто даже не мог их превратить в какие-то развернутые сюжеты. Например, там в определенный день – кстати, этого не было в сценарии; я их постоянно просил: давайте добавим чего-нибудь, чего нет в сценарии, и вот добавили – в определенный день привозят на ипподром и выводят к нам наших героев. У меня где-то есть эта фотография, и чуть-чуть мы сняли все-таки. На девочку сшили костюм наездника – на просто как влитой: с кепочкой, с тростью, с сапогами, белоснежные гольфы или как они… штанишки. Мать – в таком же костюме с какими-то золотыми пуговицами. Отец… Вы знаете, я просто обалдел. Я настолько обалдел, что… ну, ребята, вы что хотите, со мной делайте, но это запредел какой-то! Жалею! Жалею, конечно, надо было снять. То есть это сколько примерок, их же еще там учили на этих лошадях… То есть сколько этих бедных людей, которые никогда в жизни… Это просто какой-то абсурд в кубе, в квадрате, в …дцатой степени.

И еще я сейчас скажу о таких, может быть, более сложных вещах. Вот, например, мы снимали в школе. Это образцово-показательная школа, конечно, имени Ким Ир Сена, там прекрасная архитектура. С огромным-огромным фойе. Так такой как бы атриум, этажи, огромная мозаика: молодой Ким Ир Сен. Мы снимали в феврале. Огромное бетонное здание. Я даже не знаю, как интригу поддержать, с какого конца тут начать. Мы снимаем в классе. Дети сидят на уроке. Там есть, естественно, мужские классы, женские классы…

А.Нарышкин

― Они раздельные.

В.Манский

― Да, они раздельные. Сидят девочки в классе. Платьица, галстук и всё. А ты при этом… вот я на этой съемке – тоже, простите ради бога, за подробность – у меня было двое штанов.

А.Нарышкин

― Так холодно, мороз.

В.Манский

― Я надел джинсы, а на джинсы надел брюки, три рубахи на себя, верху: свитер, куртку, шапку, перчатки. Потому что это просто холодильная камера! Абсолютная холодильная камера, потому что это здание не отапливается. Там просто физически нет батарей как таковых, просто нет труб, нет батарей. Не то что выключено отопление или еще что-то. Вот для меня парадокс заключается даже не в том, что нет батарей, а в том, что детям не холодно.

А.Нарышкин

― Может быть, их специально как-то позвали…ну, не знаю – скинули с них какие-то тулупы, чтобы сделать удачный кадр.

В.Манский

― Нет, секундочку. Тулупы скинули. Это мы видели и даже сняли. Потому что в соседних классах все дети сидят в зимней одежде, в шапках, а в классе, где мы снимали; и мы успели снять момент, когда с них снимают эту одежду; как там девочка одна просто накрыта с головой шубой… не шубой, а такой курткой. Но всю эту одежду унесли, и они остались без одежды, они остались в этих платьях. Меня пробирало до костей. Мы снимали два урока подряд, 90 минут.

А.Нарышкин

― А сколько там температура по вашим ощущениям?

В.Манский

― Ну, допустим, минус 15, минус 10, ну, то есть не минус 40. Я сейчас не буду врать, градусника у меня не было. Но так было холодно… окна были заиндевевшие. Ну какой-то минус. Но фокус-то, я повторяю, не в этом, фокус в том, что дети… ну мы там подсняли какие-то вещи, что у них там пар из окна идет, что они руки как-то мнут. Но никакого сопротивления… И учительница такая вся… у нее от этой изморози прямо румянец. Но как-то вот ничего…

И еще надо сказать, нам показали эту школу – я в школе нигде, например, не увидел столовой, где дети едят. Просто такого инструмента как столовая, там не было обнаружено.

А.Нарышкин

― С собой приносят в контейнерах.

В.Манский

― Не видел. И потом, что приносят – тоже вопрос.

А.Нарышкин

― Рис.

В.Манский

― Но в первый, по-моему, съемочный день я так сглупил, что ли. Мне было очень холодно и я говорю: «Слушайте, чайку можно сообразить?» И вижу такое изумление на глазах у сопровождающего. Ну как откажешь заморскому гостю? Они исчезают. И, когда я сказал чайку, я, конечно, имел в виду себя, съемочную группу, сопровождающих, ну, может быть, еще кого-то… мне приносят стакан один – один стакан не чаю, а какого-то напитка. Он еле-еле теплый. И, понимаете, когда тебе одному дают стакан – вокруг тебя люди – ну я так, в общем… Больше я себе никогда не позволял такой вольности.

Да, но при этом мы сами-то там хорошо питались, потому что там есть в гостинице и нескольких еще гостиницах валютные рестораны. В общем, вкусно и недорого.

А.Нарышкин

― На что похожа еда? Это советские столовые, санатории?

В.Манский

― Нет-нет. Очень приличная еда, корейская кухня. Обед и ужин – там в пределах 10 евро. Расплачиваешься в Евро. Мы попадали в несколько еще мест, где мы видели людей, которые что-то едят за деньги, просто мы не знаем, за какие. Один раз меня еще в первую поездку отвели…

А.Нарышкин

― Подождите, я не понял, а что значит, ели за деньги? А там как обычно едят?

В.Манский

― А обычно – я не видел, как едят.

А.Нарышкин

― А! В этом вопрос.

В.Манский

― Да. Например, наши сопровождающие с нами целый день. Я ни разу не видел, чтобы они ели, вот ни разу. Более того, они в гостинице с нами – вот мы ходили на завтрак… Завтрак весьма своеобразный, смешной – я его фотографировал, этот завтрак. Очень смешной, действительно из какого-то санатория какого-нибудь 75-го года, но никогда они не ели с нами, никогда. То есть я никогда не видел процесс поедания пищи, кроме нескольких раз, когда мы их приглашали, я больше не видел, как эти люди едят. Я не знаю, где они живут. Я, допустим, у него спрашиваю… Ну как… два месяца 24 часа в сутки с тобой человек. Ты говоришь: «Ну, слушай, Ким, где ты живешь?» — «Я живу там…».

А.Нарышкин

― Давайте не будем отвлекаться от съемок!

В.Манский

― Ну, где там? Жена есть? – «Ну, ладно, потом…» Всё. Как-то так.

А.Нарышкин

― Можно ли расплачиваться карточками, есть ли там платежные системы, банки, вообще?

В.Манский

― Нет. Там даже есть такая инструкция, что ли: нужно брать не доллары, а евро; расплачиваться можно в евро. Тебе дают сдачу, как правило, норовят дать китайскими юанями, но иногда и евро дают сдачу.

А.Нарышкин

― А местные деньги?

В.Манский

― А местные деньги иностранец не имеет права держать в руках…

А.Нарышкин

― Руки, что ли, отрубят?

В.Манский

― Нет, ну не имеет права. Там очень многое, на что ты не имеешь права. Это не обсуждаемо. Ты не можешь их деньгами заплатить, у тебя не могут эти деньги принять – и точка, и всё.

А.Нарышкин

― А еще какие ограничения, расскажите?

В.Манский

― Приезжаешь – у тебя в аэропорту забирают паспорта. Без паспорта ты не можешь как бы выходить из гостиницы. Кстати, гостиница такая… тоже райцентр, 70-е годы, но очень недешевая. То есть гостиница стоит 100 с лишним евро в сутки.

А.Нарышкин

― Оплачивали сами?

В.Манский

― Мы вообще всю картину сняли за свои деньги. Мы платили северокорейским партнерам за их участие в проекте. То есть это все полностью было… Даже визы оплатили. Казалось бы смешная штука: ну визу вы можете в свою страну дать бесплатно? Нет, будьте любезны – 100 евро за визу!

А.Нарышкин

― То есть все, что вам дала Северная Корея – это возможность поснимать.

В.Манский

― Да, снять. Да и то весьма условно.

А.Нарышкин

― Про ограничения еще скажите. Мобильные, насколько я знаю, тоже отбирают в аэропорту.

В.Манский

― Понимаете, их могут не отбирать. Вот у нас в конечном счете мобильные не отобрали, но просто мобильный превращается… в гаджет… Ну как? Нет сети…

А.Нарышкин

― А! Калькулятор.

В.Манский

― Да, калькулятор, фотоаппарат. Но это был такой жест… Но они понимали, что «раз у них камера – ну чего? – ну уж мобильный…». Что еще запрещено?.. Да, собственно говоря…

А.Нарышкин

― Вы, например, выходите из номера с сопровождающим. Собираетесь сделать какое-нибудь действие. Вам говорят – нет…

В.Манский

― Нет, прежде всего всё нужно согласовать. То есть я хочу пойти погулять. — «Куда? Давайте определим маршрут и время». Ты говоришь: «Ну в принципе, погулять…». – «Нет-нет, давайте определим маршрут и время». – «Я хочу пойти в парк». – «Хорошо, мы поставим в план, на следующей неделе поедем в парк». – «Да я не хочу «поедем в парк» — я хочу в парк!» — «Нет, мы поставим в план, мы поедем…». Ну, привезли как-то нас в парк. Я даже в него не пошел, потому что я вижу… Да, и мне рассказывали люди… Я, естественно, прежде чем там оказаться, справлялся у тех, кто туда ездили не снимать а в так называемых «чучхейских бригадах».

А.Нарышкин

― Это кто такие?

В.Манский

― Это люди, которые либо искренне разделяющие взгляды, идеи Чучхе, либо под прикрытием этих проектов… можно в Москве записаться. Я это знаю с пересказов, поэтому могу путаться – какой-то кружок Чучхе при корейском посольстве, нужно посещать лекции. И потом, если у тебя все нормально, ты получаешь возможность поехать как раз на эту апрельскую весну или летом – там тоже большой праздник – и тогда тебя даже селят в гостиницу бесплатно. То есть перелет за свой счет… Какая-то такая штука. Тебя там возят по определенному маршруту. Например, день посещения лавочки, на которой там чего-то… Ким Ир Сен смотрел на восход солнца. Тебя четыре часа везут туда, подводят к этой лавочке – ты там 15 минут постоял – четыре часа назад. Всё, день ушел. Посещение парка: тебя завозят на территорию парка, там по этому парку гуляют люди; они водят хороводы, перетягивают канаты. Территория огорожена. Ты с этой территории уйти не можешь. Ты день проводишь на территории парка. Там же тебя отвели – покормили. В общем, ты день – в парке.

Потом еще день – вот везут на эту плотину. В магазин: ну, тебя заводят сначала в этот знаменитый универмаг №1, в котором я был…

А.Нарышкин

― Что это такое?

В.Манский

― Это универмаг, в который меня тоже тут же отвели. Я знал какой там курс реальный. Понятно, что ассортимент так себе, но в общем, какая-то детская обувь, какие-то полотенца, какие-то штаны, велосипед… ну что-то есть. Перевожу по курсу – получается 5 долларов велосипед… какие-то вот такие. Думаешь, ну ладно, хорошо. А потом, когда ты уже время там провел. И, когда я достал, честно говоря, деньги корейские и думаю, дай-ка я пойду…но, конечно, не велосипед – я решил купить тетрадки – просто дарить друзьям. Там такие смешные тетрадки, из красного кожзаменителя обложки, в общем, с какими-то лозунгами.

Нереально. То есть я пошел с нашей переводчицей. Она по-корейски говорит: «Они не продают ничего». Ну просто не продают. А потом начинаешь смотреть: ходят по универмагу люди – мы, наверное провели минут тридцать в этом универмаге с сопровождающими – ходят все, смотрят, никто не подходит, не покупает. То есть это такой универмаг… Там есть, кстати, мы покупали – чтобы тоже было понятно – там есть посольских городок, куда мы ездили, и там мы были в продуктовом магазине, там покупали продукты, которыми в основном и питались, там в номере чего-то готовили. Цены, в общем, средне-московские, ничего особенного. Но, что любопытно, те люди, которые пытаются… Я много читаю про Северную Корею, в том числе, такие панегирики или такие опровержения: «Вот смотрите, эти либералы, вот они клевещут. А вот посмотрите, как на самом деле». И, в том числе, мне постоянно показывают этот магазин в посольском городке — просто его трудно не узнать – или общий план этого универмага №1. Он действительно выглядит там… эскалатор, какие-то товары. Но ты пойти купи или ты, вообще, зайди, пройди КПП в этот посольский городок – кореец – ты вообще туда войди, или ты купи эту банку консервов, которая стоит твоей зарплаты за полгода.

Но при этом, повторюсь, нет ни нищих… Это тоже такой очень важный для меня сигнал, что в принципе свобода, она заключается еще и в том, что человек может свободной выйти и попросить милостыню. Я не могу предположить, что там нет людей, нуждающихся в какой-то помощи. Но их нет на улицах. Я считаю, что если бы они были, было бы куда лучше. Вот на Кубе есть девочки 15-летние, которые обслуживают иностранцев. Это ужасно, безусловно, но это говорит о том, что у них хоть что-то… Тем не менее вообще ничего нет, там просто какое-то абсолютно стерильное общество без какой-то червоточинки и это странно и страшно.

А.Нарышкин

― Режиссер Виталий Манский в эфире «Эхо Москвы». Мы говорим про Северную Корею и про фильм Виталия Манского, который называется «В лучах солнца». С удивлением узнал, что в Пхеньяне есть, оказывается, метро, и у вас во время съемок был там довольно забавный, наверное, эпизод…

В.Манский

― Там есть метро, и это большая гордость. Туда обязательно водят всех…

А.Нарышкин

― Не наши ли строили?

В.Манский

― Я полагаю, что наши строили. Оно, действительно, прекрасно. Забавно то, что в это метро водят… Понимаете, в Москве тоже иностранцев, насколько я знаю, туристические группы заводят на площадь Революции, а выводят, по-моему, то ли на Киевской, то ли на Белорусской… Но любой иностранец совершенно беспрепятственно может купить билет, зайти в метро и поехать куда ему вообще вздумается, хоть в Бирюлево-товарная.

Здесь ситуация следующая: иностранец может зайти только на определенной станции метро и выйти только на определенной станции метро. Другие станции метро он снимать не может, потому что это, как нам абсолютно официально заявили наши сопровождающие, является военной тайной, потому что якобы все остальные станции метро – это секретные объекты, бомбоубежища… Когда мы снимали эпизод, как наша героиня едет с родителями в метро – мы же снимаем кино – оператору нужно войти в вагон, взять экспозицию, поставить кадр. Мы, естественно, за эти две остановки не успели снять. И что вы думаете? Вот мы проехали эти две остановки, мы в сопровождении, мы не выйдем из вагона… Нам говорят: «Вы не можете дальше ехать». Я уже понимал систему отношений. Я говорю: «А я не снял, я не выйду из вагона» — полагая, что сейчас двери закроются и мы поедем дальше. 40 минут этот поезд стоял. Остановилось движение в Пхеньяне метрополитена. Начались какие-то препирания, что вы не можете дальше ехать…». Я доказываю со своей стороны, что мы не сняли… И я понимаю, что если я выйду, я больше не сниму.

Тогда в результате говорят: «О’кей, сейчас мы перейдем, сядем в противоположный вагон, и вы снимете две остановки, как поезд идет в обратную сторону, ну типа вот еще две остановки…». Я говорю: «Да, но это тоже не вариант, потому что мы уже сняли этих людей, который вот в этом вагоне сидят, и мы не можем снять сейчас других людей. Это просто не монтажно». Они говорят: «Ну это как раз не проблема». И говорят: «Так, пожалуйста, встаньте и перейдите…». Весь вагон встает, весь вагон, не задавая никаких вопросов — это было абсолютно… ну просто крышу сносит, когда ты это видишь – весь вагон, повторяю, встает и молча переходит в противоположный, стоящий пустой вагон. И мы едем в противоположном направлении. Вы можете себе такое представить?

А.Нарышкин

― В вагоне были все агенты или просто население настолько с рабским сознанием, что не сопротивлялись?

В.Манский

― Я не знаю. У меня вопросов после моей жизни в Северной Корее в сто пятьдесят тысяч раз больше, чем до моей поездки, когда все было для меня понятно; когда я себе предполагал некий запуганный народ, который по ночам мечтает о каком-то счастье, о каком-то высвобождении, о какой-то жизни в Южной Корее. Нет, ничего подобного! Они все прежде всего убеждены, что в Южной Корее живут бедные, несчастные люди, которых оккупировали американцы, и все, о чем мечтают южные корейцы – это прорвать эту 38-ю параллель и воссоединиться со счастливым северокорейским народом, естественно, на условиях жизни Северной Кореи, а не южной. Это абсолютное убеждение, поэтому, когда я читаю о перебежчиках, у меня большой вопрос, потому что бежали из ГДР в ФРГ – так они знали, куда они бегут. А эти не знают, они просто не знают ничего про реальное положение вещей в Южной Корее, поэтому они бегут просто в никуда. Они бегут, как знаете, вот человек прыгает с корабля просто в океан – и там, куда вынесет.

А.Нарышкин

― Ваш фильм «В лучах солнца» где можно сейчас посмотреть? Будет ли он в России в итоге?

В.Манский

― Сейчас фильм выходит в прокат в нескольких странах Европы. Вот 3 марта он выходит в Германии. Готовится прокат в США. Но как раз в марте месяце мы начнем сложную процедуру прокатного удостоверения, чтобы фильм вышел в России. Если нам не будут давать прокатное удостоверение, мы будем судиться, потому что фильм не нарушает законодательства Российской Федерации. Если нам не дадут прокатного удостоверения, после проката в других странах мира, мы выложим его в интернет для общего доступа.

А.Нарышкин

― То есть сейчас, например, если на торрентах этот фильм есть…

В.Манский

― Бесполезно искать.

А.Нарышкин

― Нет вообще?

В.Манский

― Нет вообще.

А.Нарышкин

― Общались ли вы с семьей, которая была героями вашего фильма, потом как-то?

В.Манский

― Нет. Мы ни до, ни потом…

А.Нарышкин

― Живы ли они вообще?

В.Манский

― Хороший вопрос. Значит, прежде всего, ничего, за что можно было бы им пострадать, семья не делала. Все что семья делала, это прямые указания людей, которые организовывали съемки. Ничего за рамками указаний они не сделали, поэтому никакой опасности у героев фильма, их жизни не должно быть. Более того, подозреваю, что… девочку из-за съемок, ее продвинули в разные там посты, то есть она стала во главе своего отряда и так далее. То есть ничего с ними не может произойти, если не считать какой-то самодурства или, если верить в эти истории про расстрелы дяди Ким Чен Ына из пулемета противотанкового и так далее. Что же касается сопровождающих людей, они могут быть наказаны за то, что они проглядели, просмотрели. Но в принципе я не знаю ни одного фильма, снятого не корейскими кинематографистами – их, правда, не много, за последние 20 лет мы нашли 11 картин – который хоть в какой-то степени соответствовал тому образу Кореи, который желает видеть руководство Северной Кореи. Но если там всех сопровождающих после этого как-то расстреливают… или что-то еще с ними делают – я тут не могу судить. А никакого адреса, ничего у нас нет. Написать им невозможно, позвонить им некуда. Остается только судить за журналом «Корея». Может быть, где-то на очередных глянцевых фотографиях счастливой жизни я буду видеть своих героев.

А.Нарышкин

― В Северной Корее ваш фильм видели уже?

В.Манский

― Я им лично не показывал, поэтому не знаю.

А.Нарышкин

― Поедите еще раз туда?

В.Манский

― Вряд ли я над собой буду делать такие эксперименты.

А.Нарышкин

― Спасибо огромное! Виталий Манский, режиссер, президент «Артдокфеста», и автор фильма «В лучах солнца» — про Северную Корею – как раз рассказывал о съемках этой ленты. Эфир провел Алексей Нарышкин. Спасибо!

Источник: Эхо Москвы