Лучше продавать нефти меньше, но дороже.
5 Декабря 2016

• Версия для печати

Получилось так, что свою первую работу по ОПЕК я написал в 1977 году. Для вас это страшно подумать, а тогда я как раз оканчивал свое военное училище и писал курсовую работу. С тех пор я очень пристально смотрю за ОПЕК. И я был одним из немногих, кто считал уже в 2014 году, что кризис создан ОПЕК.

Цель кризиса — вытеснение с рынка в первую очередь производителей сланцевой нефти и приостановка роста других высокозатратных проектов. Я еще тогда предполагал, что ОПЕК уже в 2015 году вернется к квотам и сможет вернуть цену нефти на прежние уровни. Но и я, и, что мне приятно, не только я, но и эксперты ОПЕК, просчитались в финансовых возможностях США. Просчитались в том, что добывающая компания в США, не имея свободного денежного потока и имея безумный долг, который торгуется по 10 центов за доллар, тем не менее получает дополнительное финансирование. Поэтому только к концу 2016 года стало понятно, что рынок практически сбалансирован. Возможности ОПЕК по росту добычи практически исчерпаны. Настало время, когда можно вернуться к квотам, стабилизировать рынок и приступить к тренду растущих цен на нефть.

— Как позиция России, согласившейся присоединиться к решению ОПЕК, отразится на деятельности и экономике ЛУКОЙЛа, занимающего второе место по добыче в России, а также на нефтяной индустрии в целом?

— Только позитивно. По той причине, что лучше производить 10 млн барр. по цене $60 за баррель, чем 15 млн по цене $40. Вы же экономите на издержках и на транспорте. Во-вторых, все-таки нефть — это невозобновляемый ресурс, и лучше его продавать тогда, когда это можно сделать подороже.

— А на какой объем реально сократить добычу физически? И будет ли это сопряжено с сокращением экспорта? Не повлияет ли такой шаг на логистику ЛУКОЙЛа и на объем долгосрочных контрактов с вашими покупателями?

— Конечно, в первую очередь это приведет к сокращению экспорта, поскольку внутреннее потребление нефти в России составляет около 100 млн т в год, а мы производим больше 550 млн т. Все остальное — это экспорт либо в виде нефти, либо в виде нефтепродуктов. Поэтому произойдет сокращение экспорта как раз на эти 300 тыс. барр. в сутки (на такой объем Россия готова сократить добычу. — РБК).

Технологически [сократить добычу] никаких проблем нет. Зимой проводится основная масса ремонтов на скважинах. Это приводит к сокращению добычи нефти в среднем по году на 150 тыс. барр. в год. Плюс все компании имеют большое количество так называемых низкомаржинальных скважин, то есть тех скважин, которые имеют очень низкую рентабельность и низкие дебиты, которые очень просто остановить.

— В связи с этим решением вы будете менять в бюджете компании прогнозы по ценам на нефть ($50–60 за баррель в 2017 году, $80 — на ближайшие три года) и пересматривать инвестпрограмму?

— Пока нет. Бюджет сформирован, но у нас есть так называемые квартальные корректировки. Если, как мы и ожидаем, во второй половине [2017] года нефть устойчиво уйдет на $50–55 за баррель и выше, то мы сможем этот прогноз пересмотреть. Хотя не забывайте про такой риск, как политика ФРС в США. Они уже один раз повысили ставку ФРС в декабре. А если они повысят еще один раз и скажут, что еще будет повышение, то будут не очень хорошие ожидания аналитиков по американскому рынку. Как это скажется на курсах валют, какое будет давление в целом на доллар и нефтяные котировки, предсказать очень сложно. Поэтому мы лучше будем консервативны.

«Есть куда тратить деньги»

— Давайте теперь обратимся к самой громкой истории последнего времени — приватизации «Башнефти». Почему ЛУКОЙЛ не стал в ней участвовать?

— Потому что дорого. Мы посчитали, что та цена, которая запрашивается государством за этот актив, — чрезвычайно высокая (в середине октября «Роснефть» заплатила за 50,08% «Башнефти» $5,3 млрд. — РБК). Плюс те налоговые изменения, которые происходят и которые планируются, например, приведут к тому, что та переработка, которая сегодня у «Башнефти», будет не только низкомаржинальна, но и, возможно, уйдет в отрицательные значения.

— Какая цена на долю в «Башнефти» вас бы устроила?

— Знаете, проигравший уже обычно об этом не должен говорить. Мы проиграли, ушли и забыли про это.

— Получается, что, за счет того что вы сохранили эти средства и за счет других ваших достижений, у ЛУКОЙЛа очень сильно вырос свободный денежный поток. По итогам девяти месяцев 2016 года он составил почти $3 млрд.

— Да.

— Куда вы будете тратить эти средства — на дивиденды или на приобретения?

— Во-первых, мы утвердили новую дивидендную политику (предполагает, что компания будет направлять на дивиденды 25% чистой прибыли, выплаты акционерам должны быть в приоритете при распределении денежного потока. — РБК). Мы сегодня самая щедрая нефтяная компания с точки зрения дивидендной выгоды. Во-вторых, у нас есть планы по развитию как в России, так и за рубежом. Мы сейчас провели успешное бурение на Каспии, у нас очень обнадеживающие открытия на Балтике. То есть есть куда тратить деньги. Мы приступили, опережая сроки, к разведочным и буровым работам на Таймыре (Восточно-Таймырский участок недр, который ЛУКОЙЛ выиграл в августе 2015 года, обойдя на конкурcе «Роснефть». — РБК). Там может быть гигантский запас [нефти], а может не быть ничего. Это геологоразведка, то есть средства будут нужны.

------------------------

— Может быть, акции «Роснефти» купите сейчас? «Роснефть» после покупки «Башнефти» стала такой большой компанией, что покупка ее акций — это своего рода инвестиция в российскую нефтяную отрасль, которая продолжает расти, несмотря на западные санкции. С этой точки зрения вам могла быть интересна такая сделка?

— А смысл? Мы же не финансовый партнер, мы нефтяная компания.

— То есть вы так же, как китайцы: если у вас нет возможности влиять на решения, лучше не участвовать в приватизации?

— Конечно, нет. У нас есть более эффективные возможности по использованию средств.

— Неужто была возможность отказаться? Ведь в принципе было известно о том, что президент Владимир Путин беседовал об этом с вашим партнером, президентом ЛУКОЙЛа Вагитом Алекперовым 31 октября на открытии месторождения им. Филановского…

— А кому известно? Мне кажется, что это спекуляция просто.

— То есть этого не было?

— По крайней мере ни Вагиту Юсуфовичу, ни мне об этом не было известно.

— То есть не было этой встречи на месторождении им. Филановского?

— Встреча была, но никто нам такие вопросы не ставил.

— И в машину Алекперов с Путиным не садился, как писали «Ведомости», и не обсуждал участие ЛУКОЙЛа в приватизации «Роснефти»?

— Вы знаете, давайте оставим это вне ответа.

— В октябре на форуме «Россия зовет!» Путин пообещал ЛУКОЙЛу как одной из компаний, проявлявших интерес к приватизации «Башнефти», различные преференции. Речь шла о поддержке в том числе в области получения лицензий. «Мы будем поддерживать все наши компании, если не в этой сделке, то по другим направлениям, обеспечивая их эффективную работу на российском, международном рынках и повышая их капитализацию, в том числе предоставляя им лицензии на расширение их деятельности», — сказал тогда Путин. Был какой-то предметный разговор об этом после форума на уровне руководства компании с президентом или его представителями?

— Нет, мы ничего не обсуждали. Но мы считаем, что та поддержка, которая сегодня существует со стороны государства, для нас достаточна. Достаточна для того, чтобы мы успешно работали в России.

Что касается той программы, которую должно подготовить Минэнерго по поводу сокращения добычи в Российской Федерации, то мы рассчитываем, что это должно быть постановление правительства, в котором будут записаны не только обязательства компании по сокращению [добычи нефти], но и какие-то меры по поддержке со стороны государства этого решения.

— А какие бы вы хотели меры поддержки?

— Давайте мы сейчас не будем их обсуждать. Мне не хотелось бы забегать вперед и обнародовать их даже через ваше уважаемое издание. У нас есть определенные просьбы, эти просьбы мы будем пытаться обсуждать.

— Это оптимизация налогов?

— Увидим. Давайте дождемся девятого числа (на 9 декабря назначена встреча ОПЕК со странами-производителями, не входящими в картель. — РБК).

«Я не ощущаю никакой угрозы»

— Если обсуждать немножко философскую тему, вас не пугает укрупнение «Роснефти», которое сейчас происходит?

— А почему меня должно это пугать? Я пришел в нефтяную индустрию, когда она была целиком государственная, потом была нефтяная компания ЛУКОЙЛ и государство, теперь снова нефтяная компания ЛУКОЙЛ и государство. Ничего страшного. «Сургут» («Сургутнефтегаз». — РБК) же это не пугает, и меня не пугает, и «Татнефть» не пугает. Укрупнение идет во всем мире. Вот ExxonMobil укрупнился до невозможности, в свое время BP этим же активно занималась. Вопрос должен быть не в размерах, а в эффективности. Если мы будем достаточно эффективны, то в развитии компании никаких сомнений нет. Сегодня, на наш взгляд, ЛУКОЙЛ — одна из самых эффективных компаний отрасли.

— Но вы не чувствуете какого-то давления крупной государственной компании, может быть, какой-то исходящей от нее угрозы?

— В чем? Я думаю, что это больше уже работа журналистов. Мы этого не ощущаем.

— Однако по итогам последних событий налицо некое силовое давление не только на вашу компанию. «Башнефть» была первой, а сейчас весь рынок говорит о том, что вы следующий кандидат на поглощение «Роснефтью». Есть у вас чем защищаться?

— Я не ощущаю никакой угрозы.

— И даже теоретически? Что будете делать, если «Роснефть» попытается поглотить ЛУКОЙЛ?

— Нет, теоретически все может быть, условно говоря. Знаете, никогда не говори никогда. То есть к тебе придут и скажут, что, условно говоря, за твою компанию мы тебе предлагаем $100 млрд. Кто откажется? Я лично — нет. Насчет Вагита Юсуфовича не знаю. Я условно говорю. А зачем заниматься сейчас гаданием? Если что-то будет, то будет. Пока те сделки, которые проходили, условно говоря, с той же «Сибнефтью» (после продажи «Газпрому» за $13 млрд в 2005 году переименована в «Газпром нефть»), с «Башнефтью», они носили рыночный характер.

— У вас была хорошая синергия с «Башнефтью», но, после того как «Роснефть» купила ее контрольный пакет, она расторгла достаточно важные контракты по поставке вашей нефти на башкирские заводы и продаже ЛУКОЙЛу нефтепродуктов с этих заводов. А сейчас обсуждается вопрос об отказе покупать у ЛУКОЙЛа электроэнергию для нужд «Башнефти». Как дальше вы видите развитие совместных проектов в рамках «Башнефть-Полюса», где у ЛУКОЙЛа 25%? И можно ли вообще работать с таким партнером, как «Роснефть», на месторождениях им. Требса и Титова, так же, как вы работали с «Башнефтью»?

— Мы работаем с «Роснефтью», у нас есть несколько совместных проектов: на Каспии, в Азовском море. И ни одна компания не будет работать во вред себе, понимая экономику проекта. Та экономика, которая сложилась сегодня в «Башнефть-Полюсе», формируется за счет инфраструктуры, которая была создана ЛУКОЙЛом. И я не вижу никаких экономических предпосылок для того, чтобы «Роснефть» от этого отказалась. У нас масса проектов с «Роснефтью», и мы не видели никогда никаких трений. Да, возникают обычные дискуссии экономического характера, которые мы всегда решали.

— А куда вы перенаправили ту нефть, которую «Башнефть» у вас перестала покупать?

— На экспорт. Тем более что сегодня экспорт более выгоден, чем переработка внутри страны.

— А по терминалу Варандей, принадлежащему ЛУКОЙЛу, не было ли разговоров о скидках на прокачку нефти «Башнефти», перешедшей под контроль «Роснефти»?

— Подождите, есть тарифы, которые предложены. Если посчитают необходимым тратить бо́льшие деньги, направлять по другому маршруту — мы будем это обсуждать.

— А сейчас пока нет таких разговоров?

— Пока нет. Но экономика Варандея сегодня предпочтительнее. «Башнефть» же тоже как бы не работала себе в убыток. Они выторговали ровно те условия, на которые мы согласились. Всегда процесс соглашения — это как бы продукт согласия при непротивлении сторон.

— Каков ваш взгляд на будущее нефти? Глава Сбербанка Герман Греф часто говорит, что данные — это новая нефть. Многие пророчат уже скорый конец сырьевой экономике, переход в какое-то новое состояние.

— Я сегодня всей своей презентацией [на конференции «Будущий облик мировой энергетики: новые вызовы, приоритеты, возможности»] пытался показать, что при моей жизни — не знаю, как при вашей, — нефть останется основным энергетическим источником для транспорта. А через некоторое время в будущем и, может быть, даже для машиностроения. В мире 2,5 млрд автомобилей и других движущихся средств, которые работают на бензине либо на дизеле. Через 15 лет в мире появится 160 млн электрических автомобилей, но, пардон, это будет всего-навсего 8% — в лучшем случае, даже при самой буйной фантазии — 10% от существующего рынка. Если бы не было электрических автомобилей, нам бы пришлось добывать в мире примерно на 3,5–5 млн барр. нефти в сутки больше, чем сейчас. А где ее взять? То есть на самом деле электрические автомобили, гибриды, другие средства повышения эффективности и снижения потребления топлива — они союзники, поскольку они удерживают рынок от перегрева и от вздутия высоких цен. А высокие цены гораздо опаснее.

Гораздо важнее другое. Я не думаю, что двигатель внутреннего сгорания при нашей с вами жизни исчезнет. Есть технология, которая позволяет получать дизельное топливо из бактерий и водорослей. Не так, как раньше их перерабатывали, а как получается спирт: дрожжи, сахар и спирт. А здесь солнце, соленая вода и течет дизельное топливо. Но пока стоимость его превышает $150 за баррель.

Но если цена [нефти] будет высокой, технологии будут совершенствоваться, то альтернатива нефти возникает достаточно серьезная. Поэтому мы сегодня и пытались сказать, что $80 за баррель нефти — это такая golden price (золотая цена. — РБК), которая позволяет, с одной стороны, удовлетворять потребности потребителей — достаточно дешевый бензин, дешевое дизельное топливо, дешевая транспортная составляющая. С другой стороны, обеспечивать нефтяникам воспроизводство ресурсов в достаточном количестве. В-третьих, это сдерживает совершенствование тех же двигателей внутреннего сгорания, появление альтернативных видов топлив, сдерживает бурное развитие тех же электрических автомобилей, поскольку они при $80 за баррель нефти по-прежнему остаются своего рода «экологической игрушкой». Поэтому в идеальном мире мы, конечно, желали бы жить при цене на нефть $80 за баррель плюс инфляция.

— Еще до того, как «Башнефть» сменила собственника, вы возобновили скупку акций ЛУКОЙЛа вместе с вашим партнером Вагитом Алекперовым. Насколько выросла доля менеджмента по итогам последних приобретений?

— Мы каждый год публикуем отчеты, в которых говорится о том, у кого какая доля в капитале компании. Я еще не перебил 10%, он не перебил 25%.

— А почему вы так активно скупали бумаги именно сейчас?

— Цена была очень низкая, и, на мой взгляд, условно говоря, 80% годовых в валюте какой еще актив вам предложит? Акции ЛУКОЙЛа — пожалуйста.

— Еще в пятницу ЛУКОЙЛ продал алмазную компанию «Архангельскгеолдобыча» за $1,45 млрд «Открытие Холдингу», в котором вы тоже совладельцы.

— Ну очень незначительные. 9% у нас.

— Покупателем все-таки стал основной владелец «Открытия» Вадим Беляев. Насколько известно, он давно мечтал какой-то реальный актив приобрести.

— Для нас понятно, что это тоже углеводород, но это несколько другой углеводород. Алмаз отличается от угля и нефти. Хотя с точки зрения бизнеса это хорошее нефтяное месторождение с запасами на 200 млн т при совершенно другой налоговой среде. Я лично помню, как делал эту сделку много-много лет назад, когда покупал «Архангельскгеолдобычу». Мы вложились в самое передовое предприятие в отрасли и мире. Не в России, а в мире. Это актив с очень хорошими запасами алмазов.

Для чего это нужно «Открытию», лучше спросить у них. Но я так понимаю, им важно иметь актив, генерирующий валютный доход. Поскольку алмазы продаются в Антверпене, цена на них все время растет. Самая главная заслуга компании De Beers [в создании] engagement rings (обручальных колец. — РБК), которые всегда дарятся с бриллиантом на свадьбу, в том числе китайцами. Хотя еще 30 лет назад у них алмаз считался вдовьим камнем. Теперь хорошая китайская невеста хочет иметь на пальчике колечко с бриллиантиком, и в этом будущее этой индустрии.

Полностью на РБК