"Железная маска"
13 Декабря 2019

• Версия для печати

Пятилетняя девочка всю жизнь провела в частной клинике — и никогда ее не покидала. Так решили родители Катерина Гордеева рассказывает историю ребенка, которого мать считает неизлечимо больным.

Иван Клейменов для «Медузы»

Журналист Катерина Гордеева рассказывает историю пятилетней девочки, которая всю свою жизнь провела в перинатальном медицинском центре «Мать и дитя» Марка Курцера и никогда не покидала его территорию. Так решили ее родители.

Клиника в центре «Мать и дитя» на Севастопольском проспекте Москвы работает до восьми вечера. Когда кончается поток пациентов, а персонал расходится по домам, из палаты стационара на третьем этаже выходит пятилетняя С., спускается по лестнице, держа за руку няню, и садится в детском уголке у регистратуры играть с игрушками, с которыми целый день до нее, ожидая приема врача, возились захворавшие дети.

В распоряжении С. пластиковая доска с цветным маркером, кубики, детский розовый стул, салатовый стол. Косоглазая синяя пони скачет по его гладкой поверхности в девочкиной руке. Настоящих пони С. никогда не видела. Не видела и того, как обычно дети играют с игрушками. Со своими ровесниками С. никогда не общалась: всю свою жизнь — пять с половиной лет — эта девочка провела в стационаре клиники на Севастопольском проспекте. Она знает, что на свете есть коты, собаки, лошади, лес, море, трамвай и даже метро, но ничего этого своими глазами не видела. Самое дальнее расстояние ее путешествий — от крыльца клиники до КПП со шлагбаумом, это метров триста.

Родители С. уверены: дочь неизлечимо больна, пребывание вне стен больницы представляет для нее смертельную опасность. Врачи, наблюдающие девочку с рождения, утверждают: С. абсолютно здорова, а каждый день в стационаре лишает ее шанса на возвращение в нормальную жизнь. Битва за С. уже несколько месяцев идет во внешнем мире, не меняя привычного распорядка ее дня: утренний обход, завтрак, уборка, чтение, игры и раскраски с няней, которая раз в двое суток сменяет другую, потом обед, дневной сон, чтение и раскраски, вечером — игры в опустевшем детском уголке у регистратуры, ужин, мультик и сон. Все это — изо дня в день, пять с половиной лет в дорогой больнице.

* * *

«Вот девочка, родилась позавчера весом около килограмма, роды стремительные, угроза гибели и мамы, и плода», — говорит акушер-гинеколог, профессор, академик РАН, основатель и руководитель сети клиник «Мать и дитя» Марк Курцер. Он указывает на крошечного — размером с ладонь — ребенка в полумраке ритмично покачивающегося прозрачного кювеза, накрытого сверху пеленкой. Мама новорожденной сидит перед кювезом и не отрываясь смотрит на дочь.

Меня поражает крошечный памперс, что надет на эту крошечную девочку — разве такие маленькие бывают? И то, что над кювезом висит и крутится поющая игрушка, которую младенец совершенно точно не видит и не слышит. Спрашиваю: «Зачем?» — «Чтобы было ощущение комнаты новорожденного, какой она бывает дома. У нас уютно», — Курцер отечески похлопывает то меня, то маму новорожденной по плечу и продолжает рассказывать про пациентку: было кровотечение, экстренная операция, но удалось сохранить жизнь и ребенку, и матери. «Сейчас идет процесс выхаживания, все уже стабильно, точно так же, как было у девочки С., — говорит Курцер. И, приподняв бровь, добавляет: — Ну, вы меня понимаете?»

Перед профессором сложная задача. Я прошу Курцера рассказать мне о девочке С., у матери которой он принимал роды в конце марта 2014 года. Но говорить о том, что произошло с ней, врач не может — это медицинская тайна. Родители С., клиника Курцера и сам профессор уже участвуют в нескольких судебных тяжбах. Врач опасается новых.

Иван Клейменов для «Медузы»

Семья С.

До рождения С. в семье Татьяны Максимовой и Юрия Зинкина уже было трое сыновей: старший родился в 2003-м, средний — в 2008-м, младший — в 2011-м.

К 2014-му Татьяна и Юрий многое пережили: Зинкин попал в тюрьму за то, что занимался выводом денег за границу. Как следует из материалов его уголовного дела, в конце 1990-х он и его партнеры регистрировали фирмы-однодневки, заключавшие липовый договор с клиентом, которому было нужно вывести деньги; затем фирма-однодневка переводила деньги на счета латвийского банка ABLV (в процессе ликвидации с 2018 года), а затем — на европейские счета клиента. Объем выведенных Зинкиным средств следствие оценило в один-два миллиарда долларов, но суд признал легализацию только 18 миллионов долларов. В 2005-м Юрий Зинкин и его партнер Сергей Барышников были осуждены «за отмывание средств в составе организованной преступной группы» на семь лет. Еще их один партнер — Владислав Дудко — скрылся в Великобритании. Точную дату освобождения Юрия Зинкина установить не удалось.

В 2009–2012 годах Юрий Зинкин, судя по информации из открытых источников, был совладельцем агрофирмы «Пирогово», которая владела 3103 гектарами в Мытищинском и 351 гектаром в Пушкинском районе Подмосковья. К 2019-му часть участков распродали под коттеджи. Кроме того, у Зинкина был бизнес в Калининградской области — там принадлежащая ему компания купила земельный участок в городе Балтийске (следует из данных базы «СПАРК-Интерфакс»).

Немногочисленные знакомые семьи на условиях анонимности рассказывают, что Татьяна Максимова с сыновьями уединенно живут в квартире одного из престижных домов на севере Москвы; живет ли с ними Юрий Зинкин, «Медузе» выяснить не удалось. Все сыновья Зинкина — Максимовой находятся на домашнем обучении и не посещают школу. Репетиторы приезжают к мальчикам домой.

Близкие семьи говорят, что детей воспитывают достаточно строго: они ограничены в пользовании гаджетами и общении с одноклассниками. По словам одной из знакомых Татьяны Максимовой, ни один из сыновей Татьяны и Юрия не покидает Москвы даже на каникулах: «Татьяна говорит, что им никуда отлучаться нельзя, поскольку они аллергики и не переносят никакого воздуха, кроме столичного». Также, по ее словам, «Максимова совершенно помешана на медицине: детям ежегодно делают МРТ, берут все анализы, все в семье постоянно обследуются, потому что мама опасается любых болезней».

Семью Зинкиных-Максимовых хорошо знают в Покровском ставропигиальном женском монастыре, где хранятся мощи святой Матроны Московской. Там уверяют, что Татьяна часто приезжает в монастырь поклониться мощам святой Матроны, супруги много жертвуют на храм и связанные с монастырем благотворительные нужды, исправно посещают церковные службы, причащаются. Татьяна обычно появляется без макияжа и чаще всего носит скромную черную одежду.

И у Татьяны Максимовой, и у Юрия Зинкина живы родители. Бабушки и дедушки живут отдельно, дети им деньгами не помогают. Если верить рассказам знакомых семьи, с внуками бабушки и дедушки практически не общаются. Отец Максимовой с ее матерью в разводе. Отношения с мачехой, которая официально не замужем за отцом, у Татьяны не сложились с самого начала.

Мать и дитя

Всех троих сыновей Татьяна Максимова рожала у самого, пожалуй, именитого акушера-гинеколога страны — Марка Курцера. Забеременев С., Максимова также наблюдалась в перинатальном медицинском центре «Мать и дитя» (ПМЦ) у того же Курцера. О том, что произошло в конце марта 2014 года, Курцер не имеет права рассказывать, а за Татьяну говорит ее адвокат Ольга Лукманова: «По личным подсчетам мамы, роды произошли на 23-й неделе, однако по документам, которые есть в ПМЦ, девочка родилась на 25–26-й неделе».

Разница в три недели в случае с недоношенным младенцем принципиальна. К 23-й неделе все органы и системы у плода заложены, но не могут выполнять свои функции. Окончательное созревание органов и систем плода — речь о дыхательной системе, органах зрения, слуха, нервной системе и железах внутренней секреции — происходит после 25-й недели. Также важно, что у детей, рожденных на 23-й неделе беременности, масса тела меньше килограмма, а те, что родились на 28-й, весят в основном больше. Чем дальше от 23-й недели и ближе к 28-й, тем выше вероятность отсутствия грубых нарушений развития, влекущих за собой серьезные — вплоть до глубокой инвалидности — проблемы в будущем.

Марк Курцер гладит молодую маму, сидящую у кювеза с малышом, по плечу розового халата: «Леночка, как самочувствие?» Женщина смотрит на доктора со смесью благодарности и тревоги: «Хорошо, сейчас уже лучше, спасибо». Курцер улыбается. Опять спрашивает: «Леночка, почему вы не уходите домой? Вы у нас уже пару недель, так? Ребенок стабилен, все хорошо. Почему не выписываетесь?» «Страшно», — отвечает женщина и опускает глаза.

Обычно сильно недоношенные дети остаются в палате интенсивной терапии на месяц-полтора, потом наблюдаются в отделении патологии новорожденных, затем их выписывают домой.

В случае С. поначалу все шло именно так. Родившаяся в конце марта 2014 года в результате экстренной операции девочка весом чуть больше килограмма в начале июня была отпущена с мамой домой. Дома, по разным сведениям, малышка провела от двух дней до недели. А затем Максимова вернула ребенка в клинику. Со слов медицинского работника, наблюдавшего С. в 2014-м, но опасающегося назвать свое имя, Татьяна Максимова заявила, что дома у девочки случилась внезапная остановка дыхания. На медицинском языке это называется апноэ новорожденных — и действительно часто встречается у недоношенных детей, однако не является причиной для госпитализации.

Тем не менее С. положили туда, откуда она только что вернулась домой, — в отделение патологии новорожденных, в платную палату. Татьяна Максимова с дочерью не осталась, сославшись на необходимость заниматься другими детьми, общую занятость и слишком тяжелое состояние девочки. Юрий Зинкин оплатил для С. отдельную палату семейного пребывания. Но вместо матери с девочкой осталась в спешном порядке нанятая няня. По словам родственницы семьи, всем — сыновьям, бабушкам и дедушкам — объявили, что С. неизлечимо больна и должна оставаться в стационаре.

— Татьяна сказала, что девочка — глубокий инвалид, не жилец, что у нее какие-то проблемы со здоровьем, несовместимые с жизнью, — говорит один из родственников С., попросивший не называть своего имени.

— И вы поверили?

— Да, мы поверили, — качает головой, — когда родная мать говорит, что ее ребенок при смерти, можно не поверить? Когда мы с ней стали спорить, она сказала: «Кто скажет, что С. здоровая, тот мой личный враг. Не может быть здоровым тот, у кого нет ствола головного мозга, а у С. — нет» (человек не может существовать без ствола головного мозга, — прим. «Медузы»).

Так С., по взаимному согласию врачей и родителей, осталась в центре «Мать и дитя», в палате стоимостью — с питанием и медицинским сопровождением — около одного миллиона рублей в месяц. Между родителями и клиникой официально заключили контракт, по которому отец С. Юрий Зинкин переводил на счет центра деньги. Работу круглосуточных нянь родители оплачивали отдельно.

Иван Клейменов для «Медузы»

Даун и олигофрен

Родственникам Максимова повторяла, что судьба С. «в руках промысла Божьего». Одна из родственниц рассказывает, что, когда С. было три-четыре месяца, Максимова встречалась с игуменьей Феофанией из Покровского ставропигиального женского монастыря и та сообщила, что С. фактически умерла, то есть стала ангелом божьим, но жизнь на этом свете в ней теплится только благодаря заступничеству Матронушки. «Был момент, когда, насколько я знаю, еще живой девочке было подобрано место на одном из центральных московских кладбищ», — рассказывает женщина.

Со слов одной из нянь С. (из опасения преследования со стороны родителей женщина попросила не называть ее имени), мама навещала девочку «от силы раз в месяц», продолжительность визита редко превышала две — пять минут. С 2017 года Максимова перестала появляться в центре, это подтверждают врачи клиники и персонал, находящийся при С. круглосуточно.

По настоянию матери духовником С. стал и. о. настоятеля храма Живоначальной Троицы при бывшем приюте братьев Бахрушиных в Москве, протоиерей Ростислав Ярема. Он рассказал «Медузе», что «не видел в С. ничего необычного, каких-либо заметных глазу заболеваний или отклонений», но «в дела семьи не вмешивался и никогда не задавал вопросов», почему внешне здоровая девочка живет в больнице. Отец Ярема в течение всех этих лет регулярно навещает С. в клинике, прямо в палате причащает.

Когда С. исполнилось четыре месяца, ее впервые в больнице навестил дедушка со стороны матери. Увиденное его ошеломило: С. ничем не отличалась от здоровых детей, а значит, слова матери о том, что девочка «даун», «олигофрен», что у нее «отсутствует часть мозга, почки» и есть другие, несовместимые с жизнью заболевания, как минимум не совсем точны.

По словам одного из родственников, дедушка стал навещать внучку регулярно. Однако всякий раз для посещения С. ему требовалось получать разрешение Максимовой. Покидать медицинское учреждение девочке, чтобы, например, сходить в парк или просто погулять по улице — с дедушкой или няней, — мать, тем не менее, запрещала.

Когда С. исполнилось два года, к ней в больницу впервые приехала бабушка со стороны отца Юрия Зинкина. И тоже стала иногда ее навещать. Во время одного из визитов в палату вошел лечащий врач девочки и на прямой вопрос бабушки о состоянии здоровья С. прямо ответил: «У вас совершенно здоровая девочка, вы разве не знали? Вы хотите ее взять?» Бабушка ответила: «Конечно, хочу». Вернувшись домой, родители Юрия Зинкина позвонили сыну. Разговор был коротким и грубым: Зинкин посоветовал родственникам не лезть в его жизнь. Затем свекрови перезвонила Татьяна Максимова. И отношения были разорваны.

По словам Максимовой, переданным через адвоката Ольгу Лукманову, «С. тяжело больна, в любой момент с ней может что-то случиться, она может умереть, поэтому всегда должна находиться в шаговой доступности от реанимации». Со слов персонала, сотрудники ПМЦ и лично профессор Курцер неоднократно предлагали Максимовой помочь с медицинским оборудованием на дому, иногда даже речь шла о возможности организации круглосуточного дежурства реанимобиля под окнами квартиры, но Максимова то ли не поверила этим обещаниям, то ли не захотела воспользоваться предложением.

За пять лет своей жизни С. сменила три отделения клиники «Мать и дитя»: реанимацию, отделение для новорожденных и, наконец, на шестом году жизни была переведена в отделение для «детей старшего возраста (так в клинике называют стационар для тех, кому больше двух лет; он появился недавно). Но переведена лишь формально, по документам — фактически же девочка как жила, так и живет в младенческом отделении на третьем этаже ПМЦ.

— Почему С. находится в больнице? — спрашиваю у Марка Курцера.

— Потому что вначале были медицинские показания, а потом родители не хотели забирать ее домой, называя разные причины. У нас же нет правового механизма, по которому мы можем насильственно выставить пациента — несовершеннолетнего, подчеркиваю, пациента — на улицу, — говорит Курцер.

— Но за пребывание С. ваша клиника получала огромные деньги.

— Родители оплачивали наши услуги в соответствии с условиями заключенного договора. С 21 марта 2019-го клиника прекратила договор — мы выписали ребенка из стационара. Сейчас оплата за проживание и питание девочки вместе с нянями в центре не взимается, поскольку юридические отношения прекращены, — говорит Курцер.

— Если вы ее выписали, почему она все еще здесь?

— Физически забрать ее могут только родители. А они этого не делают. Патовая ситуация.

В марте 2019 года дедушка С. со стороны матери был единственным человеком, поздравившим С. с днем рождения: он подарил девочке торт, цветы и игрушку.

Ребенок в тюрьме

В самом начале 2019 года руководитель благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская получила на условиях анонимности информацию от двух близких к девочке людей (речь о сотруднике центра и близком знакомом семьи) о том, что в перинатальном центре круглосуточно содержится без родителей здоровый ребенок.

«Те, кто к нам обратился, — рассказывает Альшанская, — просили помочь вытащить ребенка. Честно скажу, сначала я этому рассказу не поверила, настолько невероятно это звучало. Сперва мы попытались выйти на руководство клиники, потом на органы опеки. И шаг за шагом старались распутать этот клубок. Постепенно стало ясно, что если бы родителями С. были люди, не готовые оплачивать многомиллионные счета за пребывание ребенка в клинике, то проблема разрешилась бы быстро — изъятием ребенка на следующий день после того, как они отказались его забирать из больницы. В этом случае С. могла бы давно уже жить в семье родственников или в приемной семье. Но этого не произошло».

Попытки наладить контакт с родителями и руководством ПМЦ ни к чему не привели. В районной опеке Черемушек (там прописана Татьяна Максимова) фонду «Волонтеры в помощь детям-сиротам» ответили, что не видят никаких угроз жизни и здоровью С. в связи с тем, что ребенок находится в клинике. В начале февраля 2019 года Альшанская обратилась в Черемушкинскую межрайонную прокуратуру и в управление СК по Юго-Западному округу Москвы.

«Мы просили проверить, не нарушаются ли права ребенка на жизнь и воспитание в семье, а также причину, почему здоровый ребенок пять лет не выходит из медицинского стационара. Это очевидное нарушение прав и интересов ребенка: девочка находится в стерильных и не ужасных условиях, но это только с бытовой точки зрения. С точки зрения человеческой и психологической положение С. чудовищно — совершенно здоровый ребенок фактически живет в тюрьме без родителей, будучи ограничен в общении с кровными родственниками, лишаясь общения со сверстниками, лишаясь элементарного права на полноценную жизнь в социуме, на двигательную активность», — говорит Альшанская, подчеркивая, что с каждым днем пребывания в клинике у С. все меньше шансов на нормальное развитие психики и личности, потому что она теряет самый важный для развития и социализации период.

Известно, что в это же время стороны попытались договориться между собой: 5 февраля встретились сотрудники опеки, родители С. и представители ПМЦ. Тогда было решено, что родители С. до 31 мая проведут независимое медицинское обследование девочки. По данным «Медузы», мама С. на этой встрече вела себя возбужденно и снова говорила, что девочка неизлечимо больна; кроме того, она обвиняла всех присутствующих в разглашении информации и вмешательстве в частную жизнь.

В феврале в центр «Мать и дитя» пришла проверка из Следственного комитета. В результате нее, по словам одного источника «Медузы», в марте было возбуждено уголовное дело, которое закрыли через несколько дней под давлением прокуратуры; по другим данным, оно не было возбуждено вовсе. В феврале проверку начала и прокуратура Черемушек, причем в отношении ПМЦ — о разглашении данных.

По словам адвоката Антона Жарова, специалиста по семейному и ювенальному праву, в случае С. есть основание для возбуждения уголовного дела — это прямое нарушение права ребенка на воспитание своими родителями. «И в Семейном кодексе России, и в Декларации прав ребенка есть пункт о том, что ребенок имеет право не разлучаться со своими родителями, а родители имеют право и обязаны его воспитывать. В 123-й статье Семейного кодекса прямо сказано, что ребенок имеет право воспитываться в семье. Так вот, все эти права были нарушены», — говорит Жаров.

В рамках доследственной проверки 12 марта в клинике состоялось обследование девочки — к С. пришли психологи, психиатры и врач-педиатр. Задача комиссии заключалась в том, чтобы доказать или опровергнуть необходимость держать С. круглосуточно в медицинском учреждении.

Иван Клейменов для «Медузы»

Наталия Белова, доктор медицинских наук, педиатр, генетик, независимый эксперт, одной из первых осматривала С.: «За исключением того, что С. носит очки, она полностью соответствует требованиям, предъявляемым здоровому ребенку. Можно также говорить о возможных последствиях не очень сбалансированного питания: С. кормят «по норме», а не по потребностям, что не согласуется с малоподвижным для ребенка ее лет образом жизни». По словам Беловой, видевшей медицинские документы С., «она хорошо обследована и не имеет с медицинской точки зрения ни одной причины для того, чтобы находиться в стационаре».

Разглашать подробности — какие и когда были проведены обследования и их результат — Наталия Белова не имеет права. С одной стороны, это связано с медицинской тайной, с другой — с подпиской о неразглашении, которую она давала СК во время проверки.

Спрашиваю: «Почему, если вы говорите, что, с вашей точки зрения, С. здорова, она находится в больнице?» Белова долго молчит — и наконец отвечает: «Это решение ее родителей. А у них в свое время пошел на поводу медицинский центр. И все это привело, на мой взгляд, к тяжелым последствиям. А приведет — к катастрофическим. Понимаете, если бы ни в чем не виноватого взрослого посадили в тюрьму с хорошими условиями, все бы возмутились, а ребенку — считается, что так лучше, ведь так решили его родители».

По словам Татьяны Максимовой, переданным через адвоката Ольгу Лукманову, в клинике не проводилось ни одного адекватного комплексного обследования С., а результаты тех, что проводились во младенчестве, не оставляют сомнений в том, что девочка смертельно больна.

На просьбу показать документы, которые бы это подтверждали, Максимова рекомендовала обратиться к Марку Курцеру. «Мне ничего на руки не дают», — передала Максимова. В свою очередь, профессор Курцер заявил, что копии всех томов медицинских документов С. выданы по запросу родителей в начале 2019 года; сам он может показать такие документы только по письменному разрешению матери. Такое разрешение «Медуза» не получила.

Игрушки ходят в гости. И уходят

В рамках работы комиссии с С. встречалась и детский психолог Инна Пасечник. По ее словам, у внешне здоровой девочки уже есть признаки особенностей развития, связанных с длительным пребыванием в изоляции. Большой опыт работы с детьми, ограниченными в передвижении, проведшими много времени в больницах или сиротских учреждениях, позволяет, по словам Пасечник, составить список наиболее характерных нарушений (говорить конкретно об С., психолог, связанная профессиональными ограничениями и медицинской тайной, не может):

Сенсорная депривация. У детей возраста С. физический опыт соприкосновения с различными средами (вода в реке, кора дерева, песок на пляже, мех кошки и многое другое), зрительный контакт с далекими и близкими предметами, различные шумы и звуки, лазанье по горкам, качание на качелях, езда на машине, прыжки в сугроб, физически активные игры со сверстниками и многие другие составляющие обычной жизни — база нормального интеллектуального и эмоционального развития. При недостаточном сенсорном опыте у детей не формируются необходимые для успешной познавательной деятельности нейронные связи, нет контакта со своим телом и ощущения его границ. Отсутствие контакта с телом приводит к сложностям контроля эмоций и понимания себя как целостной личности; должен быть некоторый неизбежный неприятный опыт, который также необходим для развития (ощущение, что обожглась, ушиблась, замерзла, устала). Этот опыт позволяет понимать, что опасно, а что безопасно, правильно интерпретировать свое состояние.

Двигательная депривация. Ребенок, не имеющий физических ограничений, ограничен рамками больницы и не имеет опыта бега, прогулок и плавания, что негативно влияет на физическое здоровье и когнитивные функции: например, не формируются способность к пространственному восприятию, навыки переключения с одной программы действий на другую (первичное формирование этих функций происходит через движение в пространстве). Такой ребенок хорошо знает цифры и цвета, имеет большой словарный запас, но знания о мире ограничены сильнее, чем у сверстника, который имеет возможность менять обстановку и место своего пребывания.

Эмоциональная депривация. Общение с родственниками и другими людьми носит эпизодический характер, поэтому у ребенка нет опыта эмоциональных связей, разнообразия человеческих эмоций и способов совладания с ними.

Все пять лет своей жизни С. лишена возможности наблюдать нормальное взаимодействие людей в семье и в обществе, у нее нет возможности встроиться в социальную систему и освоить необходимые для жизни роли. Больничная среда позволяет С. успешно усвоить поведение послушной и готовой подчиняться правилам девочки, но не учит, как быть дочерью, внучкой, подругой или дошкольницей на занятиях в садике.

Все люди, которые общались с С., отмечают, что представления о мире и о себе у девочки деформированы: по сути, ее мир — больница. Она всегда видит людей в профессиональной роли, что делает ее картину мира обедненной и искаженной: связь между собственными поступками и поступками других людей для нее неочевидна, ведь в мире, где она живет, ужин и отбой всегда по расписанию, утренний обход тоже. У нее ничего не болит, но при этом она находится в больнице, что не дает сформироваться адекватным представлениям о собственном теле и таких понятиях, как болезнь и здоровье.

По рассказам людей, встречавшихся с С., все игрушки девочки постоянно ходят в гости и уходят из них, воспроизводя ситуации встречи и расставания. Вероятно, это отражение ее представлений о контакте с близкими, которые приходят ненадолго и быстро уходят (неизбежный, как будто неэмоциональный, холодный уход — непременная часть ее игры, повторяющаяся снова и снова). В играх С. мама не участвует, а папа «всегда сразу уходит», в игру включены фигурки бабушки и дедушки, но они «могут поиграть только пять минут, потом им нужно уходить». С. играет как ребенок, который сам никогда не был в гостях и не очень представляет, что люди там делают, но очень хочет иметь возможность ходить, путешествовать, встречаться с друзьями, например она часто повторяет о своей мечте «поехать к морю».

«Эмоциональную сферу детей в ситуации расставания с родителями можно выразить одним словом — горе. Дети, расставаясь со своими близкими, чувствуют потерю и по-настоящему горюют. Дети часто считают, что это они виноваты в том, что их оставили, поэтому испытывают негативные чувства по отношению к себе», — говорит Инна Пасечник. Психолог уверена: проблемы C. «пока еще легко могут быть скорректированы, но для этого девочка должна выйти из изоляции».

Выводы Пасечник подтверждают другие члены комиссии, в том числе клинический психолог и психиатр из института имени Сербского. Но от публичных комментариев в медучреждении отказались.

С. в центре «Мать и дитя»

Meduza

Удовлетворительные условия жизни

Создание комиссии и ее работа резко изменили поведение мамы С. Татьяна Максимова, прежде довольно редко бывавшая в центре «Мать и дитя», стала приходить туда раз в две недели; идею независимой экспертизы состояния дочери она восприняла агрессивно. Дедушке С. было категорически запрещено навещать внучку (его самого и его жену Марию Максимова подозревает в «выносе сора из избы»); по словам врачей, встречи С. с медиками на телефон снимал старший сын Максимовой и Зинкина. Они затрудняются сказать, видел мальчик до этого момента С. или нет, но между собой брат и сестра никак не общались.

В марте 2019 года родители С. обратились с жалобой на вмешательство в частную жизнь к Евгению Бунимовичу, в тот момент занимавшему пост уполномоченного по правам ребенка в Москве.

22 марта в рамках аппарата уполномоченного по правам ребенка Москвы прошел круглый стол. На этой встрече — где были представители центра «Мать и дитя», СК, независимые эксперты, сотрудники опеки, благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» и других некоммерческих организаций, юристы, Бунимович и Алла Дзугаева, заместитель руководителя департамента труда и социальной защиты населения столицы (всего 40–50 человек), — Татьяна Максимова вышла из себя.

Повысив голос, она угрожала собравшимся судами — обычными и божьим — и снова повторила свою версию происходящего: ребенок неизлечимо болен, пребывание вне стен больницы невозможно. Максимова, со слов свидетелей, говорила, что у девочки отсутствуют различные органы (речь шла о почках и части мозга), и о том, что С. жива «только промыслом Господним». На заседании был и отец С. Юрий Зинкин — плотного телосложения мужчина с резким голосом и старомодной, в духе 1990-х, манерой разговаривать с людьми. Зинкин предостерег собравшихся от того, чтобы они лезли в чужие дела, сообщил, что «воспитанием и здоровьем детей занимается только их мать», а он ей «полностью доверяет». Также отец С. сказал, что его роль в этой истории заключается в том, что он «оплачивает счета из клиники, все».

Сотрудники опеки — они отказались дать «Медузе» официальный комментарий — в кулуарных разговорах жаловались, что формально никаких претензий к Максимовой и Зинкину не может быть предъявлено: мать навещает, а отец содержит ребенка. Официальная позиция социальных органов (опека и комитет по делам несовершеннолетних Москвы) состояла в том, что «ничего предосудительного в том, что С. живет в больнице, нет».

Неожиданно это мнение разделил Евгений Бунимович. В разговоре с «Медузой» бывший уполномоченный по правам ребенка в Москве заявил, что за все годы своей работы впервые сталкивается с чем-то подобным. «Но мы до конца не знаем диагноз С.: в центре говорят одно, а мама — другое. Однако нарушений прав ребенка я тут не вижу: условия, в которых живет девочка, более чем удовлетворительные. Главное право ребенка — право на жизнь — не нарушено. Тогда о чем говорить? Если бы С. была школьного возраста и, находясь в больнице, не могла бы посещать школу, то мы бы говорили о нарушении права на образование. Но она — дошкольник. И значит, в этом моменте мы тоже бессильны», — говорит Бунимович.

По его мнению, необходимо дождаться результатов не просто психолого-психиатрической экспертизы, а большой медицинской проверки, чтобы точно понять, существует ли угроза С. вне больницы — после чего оценивать поведение родителей С. и решать вопрос о лишении родительских прав.

Собравшиеся снова предложили родителям С. организовать обследование девочки в лучших федеральных клиниках столицы, но те отказались. Татьяна Максимова настаивала на экспертизе, проведенной врачами, которым она доверяет. Но имена таких врачей не назвала.

На том заседании, по данным «Медузы», между собравшимися случился конфликт: опека, доктора, представители ПМЦ и уполномоченный по правам ребенка препирались с отцом и матерью. С этической точки зрения все выглядело довольно неожиданно: люди, обычно выступающие за сохранение кровных связей — психологи, социальные работники, сотрудники крупнейшего в стране фонда, занимающегося профилактикой сиротства, — настаивали, что родители С. должны быть ограничены в родительских правах, а девочка — найти любящую семью. Сотрудники опеки, наоборот, часто поднимающие вопрос об ограничении или лишении родительских прав, предлагали оставить все как есть.

На вопрос, почему родители С. не откажутся от родительских прав, если они не хотят жить с ребенком, адвокат Татьяны Максимовой ответила следующее: «Максимова выполняет свои родительские обязанности — ухаживает за ребенком, оплачивает необходимое тяжелобольной девочке лечение в клинике соответствующей квалификации. Почему ее должны лишать родительских прав или тем более вынуждать от этих прав отказаться?»

Именно на той встрече стало известно, что ПМЦ «Мать и дитя» в одностороннем порядке расторг договор об оказании услуг С. и подал к родителям иск с требованием забрать ребенка.

«Я очень злюсь на тех, кто пять лет наблюдал за этим издевательством над жизнью человека, был его молчаливым свидетелем и непосредственным участником. Я очень надеюсь, что для С. еще возможно будущее», — говорит Елена Альшанская. Уточняю: «Какое?» Она отвечает не сразу: «Что у нее будет нормальная жизнь обычного ребенка, живущего в семье, любящей, с адекватными родителями. Что она не станет пациентом психиатра, «особым случаем» для изучения последствий для психики такого эксперимента по социальной изоляции».

В интервью «Медузе» бабушка с дедушкой С. по одному из родителей подтвердили, что готовы забрать девочку к себе. Но, опасаясь реакции Максимовой и Зинкина, просили не уточнять, с какой именно они стороны.

Пусть это буду я

У С. светлые длинные волосы и смешные очки в круглой оправе. На этаже в клинике все ее знают. И она знает всех. Если кто-то из персонала — медсестра или доктор — увольняются или уходят в отпуск, С. сразу замечает: «Ушел?» И уточняет: «Будет приходить?» Пациенты соседних палат — новорожденные и их мамы — меняются, не задерживаясь надолго, и на С., живущую в центре, особенно не обращают внимания.

«Если бы мы жили в отделении для детей постарше, было бы хоть какое-то общение. А так, представляете, кругом младенцы, а она — такая большая девочка. Единственный ребенок, который ходит своими ногами на этаже», — говорит «Медузе» одна из нянь С. В центре Курцера есть даже взрослые отделения — в них попадают за деньги и по полису ОМС те, кому посчастливилось жить в непосредственной близости от престижной клиники.

Марк Курцер с гордостью показывает лаборатории, операционные и палаты, действительно оборудованные по последнему слову науки. Спрашиваю: «Как вы думаете, а С. здесь хорошо?» Курцеру очень не хочется отвечать. Но мы стоим друг напротив друга, и не ответить невозможно. «Мы С. очень любим, — говорит профессор. — Мы знаем ее всю ее жизнь. Но она не должна быть пациентом круглосуточного стационара, ей, как любому малолетнему ребенку, необходимо жить дома и наблюдаться у врачей детской поликлиники, соблюдая их рекомендации».

В апреле у С. случился экссудативный отит. Врачи говорили о необходимости лечения (ребенку нужно было вставить трубку), но Татьяна Максимова запретила любые медицинские манипуляции с ребенком. Ссылаясь на нездоровье дочери, она отказалась и от рекомендованной врачами операции по удалению аденоидов. Выходит, что, постоянно находясь в медицинском учреждении, С. не получает положенную ей медпомощь.

Формально все проверки в 2019 году ни к чему не привели. Иск Курцера к родителям С. был частично удовлетворен только 20 сентября: предписание забрать девочку вступило в законную силу в ноябре, но родители этого так и не сделали. 5 декабря перинатальный центр сдал исполнительный лист приставам района Черемушки.

Иван Клейменов для «Медузы»

В жизни семьи за это время все разладилось: дедушке со стороны матери не только запретили приближаться к С., но и звонить няням. В конце весны он пережил один за другим два сердечных приступа и, как говорят его близкие, «совершенно потерял здоровье». За несанкционированные звонки нянь строго наказывали. Одну из нянь, заподозренную в разглашении информации, хотели уволить. Когда женщина собрала вещи и попыталась уйти из палаты, по рассказам медперсонала, С. тоже собрала вещи, чтобы уйти вслед за ней. Девочка вряд ли могла представить, с кем и как она будет жить, если няни, одного из самых близких людей, не окажется рядом. Няня осталась.

«Понимаете, что произошло: из-за навязчивых идей мамы вся жизнь семьи разрушена, никто ни с кем не общается, родства никакого нет. Но мы взрослые люди, как-то справимся. А девочка? За деньги, что тратились на ее больничное пребывание, за все эти миллионы можно было записать ее в лучшие кружки, садики, дать ей образование и какое-то полноценное детское развитие, радость. Но мать, вбившая себе и окружающим идеи ее неизлечимости, потратила их на золотую клетку для собственного ребенка», — рассказывает «Медузе» Мария, жена дедушки С.

Один из самых авторитетных детских психологов России, специалистов по семейной психологии Людмила Петрановская в разговоре с «Медузой» также предполагает, что мать С. неадекватно оценивает ситуацию. «Кто-то должен сказать об этом вслух? Бред может развиться у каждого из нас, но есть органы опеки, [которые могут] заподозрить, что у человека бред, настоять, например, на его обследовании и каким-то образом пресечь это. Органы опеки могут выйти в суд с предложением об ограничении родительских прав. Не лишением, подчеркиваю, а ограничением, направить Максимову на обследование и определить форму жизнеустройства С., которая позволит ей не жить на положении заключенного. Они реально растят социального Маугли. Вообще-то это называется преступление», — говорит Петрановская.

Спрашиваю Курцера, как, по его мнению, будет развиваться ситуация. «Все происходящее — тяжелое испытание для врачей и сотрудников нашего центра, мы всеми силами пытались сохранить с семьей нормальные отношения в интересах девочки. Но, кажется, из этого ничего не выходит. Остается надеяться на совесть и разум родителей, действия органов опеки и попечительства, на справедливое решение судов. Родители должны исполнять свои обязанности по отношению к дочери. Закончить «госпитальный» период в жизни этой пятилетней девочки сейчас можно только по решению родителей или по суду. Других вариантов я, к сожалению, не вижу».

Спрашиваю о том же мать С. Татьяну Максимову. За нее отвечает адвокат Ольга Лукманова: «Мы требуем предоставить нам медицинских экспертов, способных оценить тяжелое состояние С., тогда семья будет искать возможности для перевода ребенка в другую клинику».

Спросить С. невозможно. Она — несовершеннолетний ребенок с живыми родителями. И только они могут дать разрешение на ее интервью, на обнародование ее имени и на разглашение подробностей ее медицинского состояния. Над этим уже почти год бьется Елена Альшанская. И, кажется, она исчерпала все возможности непубличного решения этой истории.

«Ситуация с января 2019 года никак не меняется. Ребенок продолжает находиться в медицинском учреждении без весомых причин, хотя уже почти год, как все службы, призванные защищать права детей, в курсе происходящего, — говорит Альшанская. — Мне кажется, я нахожусь внутри какого-то сумасшествия, про которое никто не решается сказать вслух, боясь чем-то — каждый своим — рискнуть. А страдает один конкретный ребенок, заточенный в этой тюрьме. Я 15 лет работаю в сфере защиты прав детей и еще никогда не сталкивалась с настолько тяжелой и тупиковой историей. Чтобы ни одна организация не решилась защитить права ребенка, потому что у него богатые родители и вокруг влиятельные люди! Только СК предпринял реальные попытки разрешить эту ситуацию, но по каким-то причинам делу не был дан ход».

На разговор с «Медузой» Елена Альшанская не могла решиться несколько месяцев: слишком много влиятельных интересантов у дела С., слишком высока вероятность навредить фонду, которым Альшанская руководит. Согласившись, наконец, разговаривать, Альшанская призналась: «Я делаю это потому, что хотя бы кто-то должен между своими интересами и интересами ребенка выбрать ребенка. Пусть это буду я».

* * *

В августе 2019 года стало известно, что Татьяна Максимова тяжело заболела. По словам близких к семье людей, в конце октября Максимовой сделали операцию в одном из медицинских центров Москвы. Она оказалась в больнице, и навещать С. раз в две недели начал отец. Юрий Зинкин сообщил руководству центра, что пока Максимова тяжело болеет, забирать С. буквально «некому и некуда».

Ни бабушки и дедушки, ни врачи центра «Мать и дитя», ни люди, близкие к семье, не знают подробностей о состоянии мамы С. «Мы пытались понять, что происходит, может, нужна какая-то помощь, что вообще делать? — рассказывает одна из родственниц. — В ответ нам повторили: «Не лезьте в нашу семью». И бросили трубку. Все рушится, и, кажется, нет никаких возможностей вытащить С. из больницы».

Медуза