Анатомия реакции
18 Октября 2012

• Версия для печати

Потеряв поддержку продвинутой части общества, Путин вынужден искать ее у отстающей

Да, то, что мы наблюдаем сегодня в России, — это политическая реакция. Википедия справедливо сообщает, что реакционер — это человек, стремящийся вернуть ситуацию к предыдущему состоянию — status quo ante bellum, состоянию, которое было до войны.

Чтобы уяснить, из каких элементов состоит путинская политическая реакция, необходимо вспомнить, что ее спровоцировало, что за bellum такое?

Событий, подорвавших стабильность режима, было три: снижение рейтинга Путина на протяжении 2010—2011 годов, поражение «партии власти» на думских выборах и массовые манифестации против фальсификации этих выборов.

Самым опасным (по крайней мере с точки зрения Кремля) стало поражение на выборах: вместо супербольшинства в прошлом цикле «Единая Россия» получила бы в 2011 году при обычном уровне фальсификаций (!) где-то около 40%. Во многих регионах, где фальсификации были обычными, ЕР получала немного больше или немного меньше, чем в 2003 году, когда ее результат составил 37%. Зато в некоторых регионах ее «популярность» резко подскочила: в Татарстане с 60% до 78%, в Дагестане с 66% до 83%, в Башкирии с 39% до 70%.

Соответственно, основной элемент реакции — выстраивание нового механизма взаимоотношений с региональными элитами. Как отмечали регионалисты (в частности, Александр Кынев), навязанная Кремлем система назначения губернаторов ослабила и отчасти разрушила региональные электоральные машины. Раньше они нужны были губернатору, чтобы обеспечить свое переизбрание, а заодно работали на выборах федеральных. Это обеспечивало спайку интересов.

Восстановление губернаторских «выборов» понадобилось Кремлю, чтобы восстановить эту спайку и работоспособность «машин». При этом механизм фильтров исключает доступ к выборам «несистемных элементов», а, кроме того, позволяет Кремлю вмешиваться в ход кампании. На примере незадачливого брянского губера руководство страны уже продемонстрировало, что имеет рычаги влияния на допуск к выборам даже действующего главы региона. Возвращение к «выборности» — это не либерализация, а скорее переформатирование правил элитного торга, выстраивание последовательной клиентелистской вертикали. Признание определенной политической автономии региональной власти в обмен на бесперебойную поставку лояльных голосов.

Второй элемент реакции — ставка на «отстающих» и консервативное большинство. Если в первой половине своего правления Путин маневрировал между прогрессистско-рыночными настроениями продвинутых слоев и верой периферии в «социально-ориентированный» авторитаризм, то теперь первая часть формулы практически отпала. Это вполне серьезный выбор с точки зрения экономической политики. Декларированные планы по «накачке оборонки», отказ от накопительных пенсий — вполне знаковые элементы выбора в пользу перераспределительного государства, перекачивающего ресурсы из более эффективных и модернизированных секторов в менее модернизированные и эффективные. Это выбор неизбежный, так как, окончательно потеряв поддержку продвинутой части общества, Путин вынужден искать ее у отстающей, консолидировать свое «консервативное большинство».

Третий элемент реакции лежит в сфере идеологии и выглядит наиболее экзотично. Это ставка на православный фундаментализм. Вещь в России достаточно маргинальная, но очень привлекательная для Путина тем, что позволяет симулировать идеологическую мобилизацию: войны нет, но общество психологически находится в состоянии войны — за ценности. Путин пытается копировать политические трюки мусульманского мира. Это еще один шаг в формировании «антизападнической» платформы как способа идеологической легитимации режима, следующая станция после сурковской «суверенной демократии».

Эта ставка в конструкции путинской реакции выглядит экзотичной и проблемной, потому что вызывает большое сопротивление «союзнических» элит. Она до некоторой степени вынужденная, но в то же время находится на острие реакции, является одним из двух ее главных жал. Главный эффект массовых уличных акций состоит в том, что люди понимают: их много. Это мобилизует и их самих, и дает определенный сигнал обществу: обыватель и элиты начинают впитывать повестку активного большинства, воспринимать ее как ценностно и социально важный тренд.

Поэтому Путину совершенно необходимо было перебить болотную эйфорию. Продемонстрировать рассерженным, но мирным горожанам, которые почувствовали, как их много, что тех, других, рассерженных и не мирных, требующих тюрем, публичных наказаний кнутом, погромов — еще больше. Или, по крайней мере, не меньше.

Притом что в социологическом смысле православный фундаментализм сугубо маргинален и предъявленный тренд в большой степени является медийным симулякром, этот ход Путина имеет большой успех. Психологически «рассерженные горожане» — ядро зимних протестов — подавлены и растеряны, это ядро сжалось и ушло в себя. Оно отказалось от претензий на экспансию, скукоживаясь до масштабов Садового кольца и телеканала «Дождь». Оно хочет разговаривать со «своими», опасаясь предъявленного ей Путиным чучела.

Четвертый элемент реакции — это выстраивание репрессивного аппарата и репрессивной юриспруденции для борьбы с публичными проявлениями инакомыслия. Не перечисляя соответствующих нововведений в УК, можно сформулировать так: если в середине 2000-х была создана система, позволяющая придать иллюзию законности посадке в тюрьму любого, занимающегося экономической деятельностью, то теперь стоит задача перенести этот опыт в сферу гражданской публичной деятельности. Дело Самуцевич, Алехиной и Толоконниковой, осужденных за антипутинский панк-молебен, а также «болотное дело», которое планомерно готовится, построены на вменении преступления вместо доказательства наличия его состава и призваны создать систему образцов для преследования инакомыслия по уголовным статьям, утвердить ее в сознании общества как новую норму.

Наконец, пятый рычаг реакции пока не проявил себя в полный рост. Очевидно, Путин испытывает здесь серьезные колебания.

В системе, построенной на принципах коррупционной лояльности, момент слабости, когда крысы могут побежать с корабля, необходимо преодолевать с помощью мощной антикоррупционной кампании.

Такая кампания должна вернуть Путину популярность, а для «своих» стать внеочередной присягой — процедурой подтверждения лояльности и чистки рядов. Помните, как видный единоросс Пехтин (известный скупкой земель, по которым должны пройти федеральные трассы) крикнул изгоняемому из Думы Гудкову: «Иуда!» Что он имел в виду? Что-то вроде: один из нас, а пошел против нас.

Дисциплинирование элит — центральная задача реакции. Но пока Путин демонстрирует здесь нерешительность. И это признак неуверенности в себе, ощущения, что угрозы на самом деле не купированы, а только закутаны дымовыми шашками. Да, описанная повестка реакции выглядит скорее как эффектная психическая атака, чем как работоспособная политика. Слишком театрально, нарочито.

А вдруг кто-то не испугается? Ведь у Путина нет запасного хода на этот случай.

Но это тема отдельного разговора.

Кирилл Рогов

Оригинал материала: Новая газета