Цветные революции годятся только для демократий
24 Августа 2020

• Версия для печати

Максим Трудолюбов

Стоит где-либо в России или в непосредственной близости вспыхнуть протестному движению, как в государственных СМИ возникает тема революции «по методичке», использования «технологий», зарубежных «инструкций», иностранного финансирования и непосредственного участия «иностранцев». Так случилось и во время нынешнего кризиса в Беларуси, когда государственные СМИ после некоторых колебаний, но все-таки начали активно искать в них «следы майдана». Колумнист The New York Times и редактор The Russia File Максим Трудолюбов изучил творчество главного «технолога» революций, по версии российской пропаганды, Джина Шарпа — и объясняет, почему его методы на самом деле очень плохо годятся для борьбы с авторитарными режимами, вроде российского или белорусского. Почему российское общество на самом деле мало верит в то, что кто-то снаружи обучает этим методам протестующих?

Представление, согласно которому протест может быть срежиссирован и оплачен из-за рубежа широко распространились в России во время украинской «оранжевой революции», тогда же зазвучали и разговоры о методичках. О существовании одной вполне конкретной «инструкции по протестам» многие в России, скорее всего, впервые узнали от Владислава Суркова. Тогдашний первый зам главы президентской администрации в разгар протестной волны 2011 года в интервью «Известиям» сказал, что протестующие действуют по «новейшим революционным методикам» и «книжкам Шарпа». «Хочется посоветовать этим господам хоть немного отклониться от инструкции, пофантазировать», — говорил тогда Сурков.

На самом деле американский политолог Джин Шарп изучал не «новейшие», а классические практики гражданского неповиновения и ненасильственного протеста, связанные с именами Генри Торо, Махатмы Ганди, Мартина Лютера Кинга. Над диссертацией о ненасильственных коллективных действиях Шарп работал еще в середине 1960-х, на пике движения за гражданские права в США. Неповиновение законам о расовой сегрегации, шествия и демонстрация были для него точкой отсчета и предметом изучения.

Но целью тогдашних протестов было не свержение власти или смена политического режима, а распространение на все население страны базовых прав человека, которые и так были гарантированы большинству. В США существовал институциональный расизм, но в стране был независимый парламент и сменяемые президенты.

Иными словами, зарождение идеи ненасильственного противостояния связано с выступлениями против бесправия и недостаточной подотчетности политиков внутри демократического государства. Принципы гражданского неповиновения поэт и эссеист Генри Торо сформулировал в середине XIX века в качестве способа ненасильственной борьбы против рабства. Торо считал, что гражданин может и должен отказываться подчиняться закону, если закон бесчеловечен и несправедлив. Правда, для Торо неповиновение закону ограничивалось отказом платить часть налогов.

Символические жесты, восходящие к Торо, Махатме Ганди и Мартину Лютеру Кингу, учившемуся на их примере, были задуманы и с успехом применялись в условиях пусть несовершенной, но демократии. Неповиновение власти в условиях тоталитарного или авторитарного государства имеет совершенно иную цену и иные последствия. Шарп сам признавал, что его «инструкции» созданы в основном для демократических условий. «Массовые демонстрации носят исключительно символический характер, — говорил политолог в одном из интервью. — Если режим относительно демократичен — это работает. Но чем авторитарней режим, тем больше нужно сделать для того, чтобы отобрать у него источники власти. Символизм не меняет правительств».

Шарп объясняет отказ от насилия не религиозными или моральными, а прагматическими принципами — в насильственной борьбе государство всегда имеет преимущество. Ненасильственный протест — это психологический поединок, в котором протестующая сторона стремится доказать нелегитимность власти, приказы которой в идеале для протестующих должны перестать исполняться.

Работы Шарпа, благодаря которым он стал известен как исследователь ненасильственных коллективных действий, носили академический и дескриптивный, а не прескриптивный характер, то есть описывали историю и развитие практик неповиновения, а не предлагали никому действовать тем или иным образом. Предлагать рецепты Шарп начал позже, когда в 1983 году создал некоммерческую организацию «Институт Альберта Эйнштейна». Шарп взялся формулировать принципы ненасильственной борьбы в прикладных целях для авторитарных государства — в частности, для демократической оппозиции Бирмы во главе с Аун Сан Су Чжи. В итоге массовые демонстрации в Бирме в августе 1988 году были жестко подавлены, а лидер оппозиции была отправлена под домашний арест и провела в своем доме в общей сложности около 15 лет.

Оказалось, что психологическую войну можно было выиграть только у падающей системы власти, как, например, в СССР — это и произошло, например, в Литве, где части протестующих были известны книги Шарпа. Тогда, на волне демократизации, и писалась самая известная прикладная работа Шарпа по ненасильственным действиям, «От диктатуры к демократии». На нее, похоже, и ссылался Сурков.

Интересно при этом, что российское общество неплохо ощущает, что никакие иностранные инструкции по ненасильственным протестам не имеют отношения к реальному недовольству. Хотя именно эту мысль настойчиво продвигает власть.

В 2012 году между президентом Владимиром Путиным и тогдашним главой президентского Совета по правам человека Михаилом Федотовым произошел публичный спор. Федотов говорил, что нужно сделать прозрачной деятельность всех НКО, независимо от того, получают ли они деньги «от Госдепа или от «Газпрома»». Путин этот подход отклонил, сославшись на «народную мудрость»: «Имеет значение, получили ли они деньги от Госдепа или от какой-то нашей российской структуры, потому что народная мудрость гласит: «Кто платит, тот и заказывает музыку». Это факт, просто так никто деньги не разбрасывает».

Вскоре эта «теория общественных движений» была закреплена на законодательном уровне — в виде ряда законов и поправок, позволяющих признавать «иностранными агентами» некоммерческие организации (2012), средства массовой информации (2018) и, наконец, отдельных граждан (2019).

На самом деле, эта «теория» — вовсе не «народная мудрость», а, скорее, «мем», циркулирующий в публичном пространстве. В российском обществе на самом деле распространено другое объяснение протестов. В ответ на вопрос «что побудило людей выйти на акции протеста?» опрошенные граждане в подавляющем большинстве выбирают ответ «недовольство положением дел в стране» или «недовольство политикой властей». Только 11% отвечают, что «люди пришли, потому что им заплатили». Так было в 2019 году, похожим образом отвечали и раньше: в 2012 году, по данным «Ромир», в иностранных организаторов массовых акций «За честные выборы» верили 9% респондентов.

Прежде чем протестовать, люди стремятся понять, в чем и в ком причина их неблагоприятного положения, объясняет социолог и социальный психолог Владимир Магун. «В российском обществе (в белорусском, да и в других) идет борьба интерпретаций между атрибуцией ответственности властям или же, например, враждебному иностранному окружению и его агентам, — говорит Магун. — Судя по ответам о причинах протестов, «национальная» атрибуция все же побеждает «интернациональную».

Проблема в том, что следует признать: сильная авторитарная власть давно научилась выигрывать психологический поединок у мирных демонстрантов. Так что Шарпом она пугает, но сама его бояться не должна.

Источник