Борис Зимин: да, мы оплатили Навальному санитарный самолет
1 Сентября 2020

• Версия для печати

Предприниматель Борис Зимин — сын основателя «Вымпелкома» Дмитрия Зимина, входившего в 2005 году в список богатейших бизнесменов России по версии Forbes. В субботу, 22 августа, руководитель сети региональных штабов Навального Леонид Волков поблагодарил Бориса Зимина и фонд его семьи на своей странице в Facebook за то, что они оплатили рейс перевозившего Алексея Навального самолета с реанимационным оборудованием. «Мы очень благодарны Борису Зимину и фонду Зимина, который взял на себя эти огромные и неподъемные для нас расходы», — отметил Волков в интервью Deutsche Welle. Бизнесмен также известен регулярной поддержкой Фонда борьбы с коррупцией и независимых СМИ в России.

Можете рассказать подробности, как происходила транспортировка Алексея Навального? Откуда вы узнали? Кто вам позвонил?

Из газеты узнал. Мне позвонил Леонид Волков (руководитель сети региональных штабов Навального. — Forbes). В этой истории я просто был рядом, я откликнулся, может быть, быстрее других и оплатил счет.

А что это был за самолет, если не секрет?

Я не знаю подробностей, какая-то скорая помощь воздушная, такие есть. Я не вникал в детали. Я рад, что Алексей находится в Германии, я вполне уверен, что там качественная медицина, и помочь больше ничем не могу — в смысле медицины или спасения жизни.

Пребывание в клинике тоже вы оплачиваете или это кто-то другой?

Нет. Насколько я знаю, это вообще оплачивают германские налогоплательщики. Я слышал о том, что Алексей — гость канцлера, что-то в этом роде. То есть, видимо, там заботится другое государство.

Вы финансируете ФБК с самого начала?

Да, это правда, но я один из многих тысяч. Я отличаюсь от остальных тем, что мой чек сильно больше, чем средний. Правда в том, что я финансировал ФБК с самого начала и даже, по-моему, спровоцировал его появление. Потому что сразу после знакомства с Алексеем я сказал, что буду рад поучаствовать, но хотел бы, чтобы это было бы очень правильно сделано — открыто, ясно, понятно, чтобы не могло возникнуть каких-то спекуляций. И возник Фонд борьбы с коррупцией. Я с самого первого дня и по сей день регулярно туда плачу со своего банковского счета.

Как вы познакомились с Алексеем? Я так понимаю, это было еще в тот момент, когда он был активистом?

Я не помню деталей… Это был какой-то 2010-2011 год, я ходил на какие-то митинги. Случайное для меня знакомство. Познакомился одновременно с [исполнительным директором ФБК Владимиром] Ашурковым и с Навальным. Не скромно, но как-то так ФБК родился.

А какая ваша цель во всем этом? Ну это же, наверное, довольно опасное занятие по нынешним временам.

Ну мы видим, кому грозит опасность. И вообще, если говорить про риски, то они, конечно, огромны не столько для меня… Хотя для меня, наверное, тоже, к сожалению. Но для тех, кто может потерять работу, у кого нет больших средств к существованию, кто сильно рискует именно своим положением, кому можно навредить каким-то простым административным способом… Вот эти люди сильно рискуют, и честь им и хвала, что они что-то делают, куда-то ходят, что-то [благодаря им] происходит. Вот им опасно. Им, конечно, сложно.

А почему вы это делаете?

Ну я так понимаю свой гражданский долг. Это громко сказано, но это так. Я хочу, чтобы моя страна была бы хорошей нормальной страной, чтобы развивалась бы не хуже, чем соседи. Ради принципа.

А вы какое-то чувствуете на себе давление со стороны нашего прекрасного государства? Может быть, вас пытаются заставить отказаться от этого проекта? Мне кажется, с Ашурковым была какая-то похожая история.

Ашурков потерял работу, так или иначе. У его жены уголовное дело. Они в Англии как беженцы находятся, то есть у них серьезная случилась история с государством, да. Со мной, слава Богу, нет — я ничего такого особенного не чувствую, но у меня и, собственно, в России нет ни активности, ни бизнеса — может быть, это спасает. Я, слава Богу, не чувствую пока никакого серьезного давления, за исключением того, что одно время очень долго стоял на паспортном контроле, мой паспорт долго смотрели и сканировали все странички. Это неприятно. Каких-то звонков или намеков, слежки не видел, не замечал. Сейчас уже и намеки-то не нужны, сейчас все всё понимают.

А у вас есть какие-то договоренности с Алексеем, на что он может тратить деньги, на что нет? Например, может на расследование тратить, а на поездки в регионы не может. Или это на его усмотрение абсолютно?

Я просто делаю донаты. У меня с ним договор такой же примерно, как и с любым донатором. Если Алексей что-то делает не так, он просто теряет донаторов.

Что значит «что-то делает не так»?

Ну как? Вот если политик что-то делает не так, за него перестают голосовать. Вот. Что он не такого может сделать? Не ту политику вести, не те слова говорить...

Я один из многих тысяч. Я отличаюсь от остальных тем, что мой чек сильно больше, чем средний. Правда в том, что я финансировал ФБК с самого начала и даже, по-моему, спровоцировал его появление. Потому что сразу после знакомства с Алексеем я сказал, что буду рад поучаствовать, но хотел бы, чтобы это было бы очень правильно сделано — открыто, ясно, понятно, чтобы не могло возникнуть каких-то спекуляций. И возник Фонд борьбы с коррупцией. Я с самого первого дня и по сей день регулярно туда плачу со своего банковского счета.

Как вы познакомились с Алексеем? Я так понимаю, это было еще в тот момент, когда он был активистом?

Я не помню деталей… Это был какой-то 2010-2011 год, я ходил на какие-то митинги. Случайное для меня знакомство. Познакомился одновременно с [исполнительным директором ФБК Владимиром] Ашурковым и с Навальным. Не скромно, но как-то так ФБК родился.

А какая ваша цель во всем этом? Ну это же, наверное, довольно опасное занятие по нынешним временам.

А почему вы это делаете?

Ну я так понимаю свой гражданский долг. Это громко сказано, но это так. Я хочу, чтобы моя страна была бы хорошей нормальной страной, чтобы развивалась бы не хуже, чем соседи. Ради принципа.

А вы какое-то чувствуете на себе давление со стороны нашего прекрасного государства? Может быть, вас пытаются заставить отказаться от этого проекта? Мне кажется, с Ашурковым была какая-то похожая история.

Ашурков потерял работу, так или иначе. У его жены уголовное дело. Они в Англии как беженцы находятся, то есть у них серьезная случилась история с государством, да. Со мной, слава Богу, нет — я ничего такого особенного не чувствую, но у меня и, собственно, в России нет ни активности, ни бизнеса — может быть, это спасает. Я, слава Богу, не чувствую пока никакого серьезного давления, за исключением того, что одно время очень долго стоял на паспортном контроле, мой паспорт долго смотрели и сканировали все странички. Это неприятно. Каких-то звонков или намеков, слежки не видел, не замечал. Сейчас уже и намеки-то не нужны, сейчас все всё понимают.

Политика — дело сложное. Я бы сказал, что это связано с принципиальностью, с подтверждением принципиальности человека. Вряд ли можно быть согласным на сто процентов с кем-либо, с чьим-либо мнением, но важно верить и, собственно, подтверждать то, что человек преследует определенные принципы и их не нарушает. Это вот очень важно. Таких у нас, к сожалению, мало. И те политики, которые преследуют совершенно понятные принципы, мне сильно противны. Я уверен, что Владимир Путин — принципиальный человек, но его принципы мне глубоко противны.

Во сколько вам обходится ФБК?

Я плачу каждый месяц 300 000 рублей со своего счета. Это регулярная сумма, которую я уже плачу многие годы. Я участвую и в других донатах, еще как-то поддерживаю чьи-то кампании, когда существует сбор денег, но регулярная такая постоянная деятельность — это вот 300 000 рублей.

А еще есть какие-то политики, кроме Навального, которых вы поддерживаете — может, морально, не только материально.

Вы с вашим отцом, по-моему, еще очень много поддерживаете независимые СМИ в России?

Не так чтобы очень много. Я не могу сказать, что у нас тут есть какая-то большая политика. Вообще никакой политики нету. СМИ, как, собственно, и политика, и политики — это дело общественное, и их надо поддерживать. И чем больше людей в этом участвуют, тем больше можно надеяться, что политик будет отражать интересы общества и пресса будет отражать то же самое, только с другой стороны. Я не медиаменеджер и никогда им не мечтал быть. У меня была идея, и мы попытались ее реализовать — поддержка независимых СМИ. Был организован фонд «Среда», но тут же был практически закрыт, потому что вот эта история с иностранными агентами… И три года как-то мы выплачивали то, что обещали тем СМИ, которых выбрало жюри. Была идея поддержать те СМИ, которые страдают из-за того, что им не дают рекламы за их политическую позицию. Поддержали практически всех, кто обратился, и, в общем, была такая немного сложная и странная история. Правда, хочется поддержать СМИ.

Как один из институтов.

Да, именно как один из институтов общества. Мне не очень нравится слово «независимые СМИ». От чего им быть независимыми? В текущей ситуации очень четко можно сказать, от кого они не зависят. Вот сейчас это очень просто. В общем, медиа должны исполнять важную общественную функцию. И не должны зависеть от власти и от влияния больших денежных мешков. Они должны зависеть от самого общества, от людей. Мне очень нравится BBC. Это общественная корпорация, которая финансируется за счет большинства граждан. Как этого достичь — не представляю. Не думаю также, что хорошая идея — когда медиа принадлежит журналистам. Потому что журналистский коллектив — это тоже может быть история, не совсем совпадающая с обществом.

Объясните, пожалуйста…

Очень просто. Что такое журналистика? Это четвертая власть. Вы представляете, власть принадлежит самой себе, да? У нее свои рычаги, свое влияние, и очень сложно с такой историей справиться. Какое-то влияние должно быть, не должно быть [полной] независимости. Например, независимый суд. Он, конечно, зависит от общества. И если суд не оправдывает или нарушает доверие или какие-то важные принципы, суд должен быть сменен. Так и со СМИ. Мне кажется, если какое-то медиа замкнется само на себя, не будет отчитываться ни перед кем, будет иметь стопроцентное финансирование... Что с ним будет, как вы думаете? Медиа — это функция, она принадлежит обществу. Вот как это медиа устроено — это вопрос очень большой и очень сложный, и я думаю, он имеет несколько ответов. Мне кажется, все очень зависит от людей, которые попадают в управление этой структурой. И система выбора этих людей. Проверки соответствия каким-нибудь правилам, принципам. Вот. И постоянная смена людей.

Смена?

Да. Если это власть, то, конечно, должна быть смена людей во власти. Даже в журналистской. Есть выборная должность... Ну вот главного редактора «Эха Москвы». 30 лет — один и тот же человек. Так работают выборы, да? Так что выборы — это не панацея, это не единственный способ. Как-то должно меняться.

«Коммерсантъ» писал, что вы помогли проекту The Bell запуститься. И выдали $100 000?

Да, помог.

А сейчас вы слышали, наверное, какая история произошла с «Ведомостями» — там тоже команда ушла. Не планируете им помочь?

Нет. Еще раз, я не медиаменеджер. Мне кажется, я нашел некоторую нишу. Есть такой проект «Редколлегия». В том смысле я там не участвую никак, кроме как финансированием. Это абсолютно самостоятельная история. Решения принимаются людьми уважаемыми, а вот я финансирую. И смысл в том, чтобы поддержать именно журналистов. Эта идея родилась после неудачи с фондом «Среда». Даже так скажу — с неудачей поддержки именно редакций, СМИ. Потому что иностранные агентства там, еще какие-то истории — в общем, очень сложно. Не то чтобы не надо поддерживать СМИ как организации, но у меня получилось отыскать вот такую нишу. И я хочу там остаться, сосредоточиться, и все равно денег-то не так много.

Как вы думаете, какая вообще судьба ждет медиа в России? Такая болезненная тема сейчас.

Да. Ждет трансформация куда-то, как-то. Мы видим, как мощно развиваются такие СМИ, как Telegram-каналы или YouTube-каналы. Тот же самый Навальный, да? Стоимость там очень небольшая по сравнению с традиционными СМИ, а влияние большое. Это не значит, что исчезнут редакторы. Редакторы нужны, в этом есть своя ценность. Но какая-то трансформация ждет. Не знаю, будет очень интересно и будет болезненно.

То есть смерти вы не предрекаете?

Нет, это часть, которая будет трансформироваться, но исчезнуть она не может. У нас в крови это, мы так устроены, что мы делаем новости и хотим знать новости. Поэтому СМИ, конечно, будут.

У вас какой-нибудь бизнес сейчас есть? Вы чем-нибудь занимаетесь, кроме филантропических проектов?

У нас в группе, в семье бизнеса как такового нет, бизнес делал мой отец. Ну есть инвестирование, конечно, есть вложения, но я бы не сказал, что это бизнес, который можно описать как бизнес. Инвестиции — это то, чем я занимаюсь в частности. Но не в России. Мы из России активы вывели практически сразу. Делаем портфельные инвестиции на рынке.

Как вы думаете, в России вообще не стоит никуда инвестировать? Это все довольно опасно, неприятно, страшно?

То есть смерти вы не предрекаете?

Нет, это часть, которая будет трансформироваться, но исчезнуть она не может. У нас в крови это, мы так устроены, что мы делаем новости и хотим знать новости. Поэтому СМИ, конечно, будут.

У вас какой-нибудь бизнес сейчас есть? Вы чем-нибудь занимаетесь, кроме филантропических проектов?

У нас в группе, в семье бизнеса как такового нет, бизнес делал мой отец. Ну есть инвестирование, конечно, есть вложения, но я бы не сказал, что это бизнес, который можно описать как бизнес. Инвестиции — это то, чем я занимаюсь в частности. Но не в России. Мы из России активы вывели практически сразу. Делаем портфельные инвестиции на рынке.

Как вы думаете, в России вообще не стоит никуда инвестировать? Это все довольно опасно, неприятно, страшно?

У каждого свой выбор. Про рискованные инвестиции, про инвестиционную среду вам прекрасно расскажут многие люди: кто-то из личных историй, а кто-то академически, как ученый — например, Сергей Гуриев. Но Россия — страна рискованная в смысле вложений, мы все это видим просто по экономическим показателям. Но выбор каждый делает сам.

А чем вы еще занимаетесь, кроме благотворительности? Вот у вас была, по-моему, гоночная команда.

И благотворительностью мы не занимаемся, поскольку что такое благотворительность? Мы пытаемся вложить деньги с каким-то результатом, необязательно денежным. Это вложение денег с понятной целью — чтобы жизнь стала лучше, чтобы что-то сдвинуть. Это главная задача. А что касается спортивной команды — ну, это личное увлечение. Да, было такое, занимался, сейчас уже нет.

Мне кажется, благотворительность — это и есть то, что вы сказали. Это вложение денег с целью получить какой-то нематериальный результат и каким-то образом улучшить или изменить жизнь.

Да, я считаю, что и бизнес — это то же самое. Люди хотят сделать что-то хорошее, решить какую-то проблему и тогда заработать деньги. А если человек хочет [просто] заработать деньги, то можно продавать оружие, например.

А можно придумать «Вымпелком».

За этим — к моему отцу. По его рассказам, «Вымпелком» — это большая случайность. И ни он, и никто вокруг не думали в момент создания «Вымпелкома», что получится вот так. Даже цели такой не было. Была цель — получить какой-то заказ, чтобы что-то делать, что-то спаять во времена разрушения военно-промышленного комплекса. А получился «Вымпелком».

Форбс